Викинг

Гулиа Георгий Дмитриевич

– Нас теперь никто не слышит. В доме все улеглись. Наверное, человеку бывает кое-что непонятно…

Сын молчал.

– Да, да. Он живет, он дышит, он любит, он размножается. Часто подобно зверю. Да, да! Может быть, скальд Тейт тебе говорил что-либо иное?

– Нет, не говорил.

– И не может сказать! Ты у меня из сыновей остался один. Ты должен жить, но при этом непременно думать. Все время думать, думать, думать… А почему?

Кари промычал:

– Не знаю.

– Да, бывает и так, что человек не знает. Но случается, что кое-что и узнает. Кое-что вгрызается ему в голову и остается

там надолго. На всю жизнь. Если, разумеется, мозги у него на месте.

Кари слушал. Ждал. Что-то еще скажет отец…

– Послушай, Кари, надеюсь, ты не чурбан, подобный тем, на которых мы сидим. Неужели ты полагаешь, что Ульв, Фроди и все прочие головорезы дерутся из-за форели? Нет! Они рассуждают так: отдай сегодня несколько форелей, завтра отнимут у тебя всю твою землю, оберут до ниточки. Тебе известно, что звери оберегают свою берлогу и прилегающий участок?

Кари кивнул.

– Так и они… Эти… Фроди, Ульвы, Аны… Если ты сунешься к ним и сорвешь в их лесу хотя бы одну ягодку – они оторвут тебе голову. Они чувствуют свою силу. Они не могут без нее. Ты это должен понимать. Не маленький.

Кари пробормотал:

– И все-таки – отдать жизнь за несколько рыбешек? Он лежал в воде, и шея его была проткнута… Из нее текла кровь. Вниз по речке.

– Да, так и должно быть.

– Тейт сказал, что это – жизнь.

– А я добавлю: страшная жизнь.

И больше ничего не сказал. Ни слова. Встал Гуннар и пошел спать. В теплую постель к своей жене.

А Кари глядел на луну, и разные мысли толкались в голове его. В беспорядке. А когда он снова присмотрелся к луне, она показалась знакомой. «Да, это она, – подумал Кари, – это она, Гудрид, дочь Скегги». Вдруг сделалось на душе легко-легко. Отвращение, которое он испытывал ко всему сущему на земле, сменилось ожиданием чего-то особенного, необыкновенного. Луна и Гудрид! Что между ними общего? Одна слишком высоко, а другая хотя и рядом вроде бы, но еще более непонятная, необыкновенная…

Понемногу мысли ею сошлись на одном: Гудрид. Думал только о ней, а смотрел на луну.

Ночь была светлая, Кари не торопился в свою каморку…

XIX

А уснуть Кари так и не мог. Что-то перевернулось в душе. Он вроде был прежний Кари и не прежний. Как можно жить по-прежнему после всего виденного и пережитого на Форелевом ручье? Пусть Тейт сколько угодно твердит, что это – сама жизнь. Пусть отец объясняет, откуда берутся эта злоба, остервенение, это желание ранить, убить, утопить в воде себе подобного, все равно трудно понять и – тем более! – принять такую жизнь.

До сего дня было все как будто просто: отец, мать, сестры, очаг, бабушкины сказки, выход в море, работа на поле… Ничего загадочного. Все ясно, как летний день. Но недаром, как видно, рассказывались страшные истории за очагом. Битвы между конунгами были любопытными. Поединки берсерков тоже будоражили воображение. Кровь и стоны в сказках – одно, а на Форелевом ручье – совсем другое. Есть над чем призадуматься!

Лежал Кари на спине и смотрел вверх – в черную пустоту. Там было страшно, как страшна оказалась и сама жизнь. Но как это бывает очень часто, из пустоты и мрака показалась звезда. Правда, пока очень маленькая. Огонек, что зажегся вверху, над головою Кари, звался Гудрид. Сказать откровенно, он ее тоже не понимал, так же, как жизнь. Было у них что-то общее: и та и другая были полны всяческого значения, от которого на душе становилось тревожно.

Чем ярче разгорался огонь над головою в темной вышине – тем сильнее билось сердце. Нет, это не был страх. И ничего плохого не внушал ему этот огонек. Но отчего же в нем непонятная трусость? А если не трусость – то что же? Смотреть на Гудрид долго невозможно: поджилки трясутся. Значит – это трусость. И в то же время приятно. Значит – не трусость, а нечто новое, неведомое доселе.

И глаза у нее странные: такие большие, вроде того лесного родника. Она взглянет – точно стрелу в тебя запустит. Но не смертельную, а иную. А какую – точно не известно. Нету ей имени…

Потом – эта ее походка. Башмаки ее стучат, и каждый стук отзывается в его сердце. Это не стук молотка или камня… Это стук приятный. И что-то угадывается за ее легким одеянием, и даже тяжелым, зимним. А что – тоже не имеет пока названия…

За стенкой слышно, как смеется во сне младшая из сестер. Какие-то птицы затеяли возню неподалеку в рощице. Собака скулит у порога…

Кари встает. Выходит в большую комнату, достает ковшиком холодную воду и жадно пьет. Потом разгребает золу, находит горячие уголья, раздувает огонь. И греется.

У золы хорошо. От нее – тепло. И вместо звездочки на него глядят красные уголья. Они становятся все ярче, и от них – все жарче.

А что делает сейчас скальд Тейт, в этот полуночный час? Тоже не спит? Но ведь он же не любит. Никого на свете. Он любит только свои песни. Ради них он, возможно, и не спит…

XX

Кари снова увидел Гудрид. Тоже совершенно случайно.

Он плыл по фиорду. Вдоль берега. На лодчонке, которую обычно привязывают к большой. Солнце светило сразу с двух сторон: сверху и снизу, со дна фиорда. Погода была теплая, земля до последнего клочка покрылась зеленью – очень зеленой.

И меж кустов мелькнула она. Это было недалеко от ее дома. Гудрид собирала ранние цветы. На голове у нее был венок: желто-белый.

Он бросил весла, лодка скользила бесшумно по гладкой воде небесного цвета. Гудрид взглянула на лодку, улыбнулась. Да, он приметил ее улыбку, хотя улыбка была едва уловимой.

Не надо было даже повышать голос, чтобы слышать друг друга. И он окликнул ее.

Она сделала вид, что очень удивлена.

– Далеко ли собрался, Кари? – спросила она.

Он не понял ее. Наверно, оттого, что обомлел.

. – Ты не слышишь, Кари?

Нет-нет, он все слышал. Он сказал:

– Я плыву туда.. – И указал на нос лодки,

Это ясно и без его жеста: корма же всегда бывает сзади, а плывут по носу.

Гудрид рассмеялась и сказала:

– Наверное, Кари, ты замечтался. Твои мысли где-то далеко.

– Да, – признался он, притормаживая веслом движение лодки.

– О чем же они?

Кари вообще не умел врать. Тем более – сказать неправду милой Гудрид. Он признался, что очень озадачен неким происшествием…