Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 1
Шрифт:
– Хорошо, – согласился он. – Но, кстати, по поводу этого платья, хотите я дам вам совет?
– Очень рад.
– Вы не рассердитесь?
– Помилуйте.
– Когда богатство приходит к человеку поздно и неожиданно, он должен, чтоб не испортиться, либо стать скупым, то есть тратить немного больше того, сколько тратил прежде, либо стать мотом, то есть наделать достаточно долгов, чтобы превратиться снова в бедняка.
– Ваши слова очень похожи на софизм, любезнейший философ.
– Не думаю. Хотите стать скупым?
– Нет, нет… Я уже был скуп, когда не был богат. Надо испробовать другое.
– Так сделайтесь мотом.
– И этого не хочу, черт возьми. Долги пугают меня. Кредиторы напоминают мне чертей, которые поджаривают несчастных грешников на сковородках, а так как терпение не главная моя добродетель, то мне всегда хочется поколотить этих чертей.
– Вы самый умный из известных мне людей, и вам советы вовсе не нужны. Глупы те, которые воображают, что могут вас научить чему-нибудь. Но мы, кажется, уже на улице Сент-Оноре?
– Да.
– Посмотрите, вон там, налево, в этом маленьком белом доме, моя квартира. Заметьте, в нем только два этажа. Первый занимаю я; второй снимает офицер, который по делам службы бывает в отсутствии месяцев восемь или девять в году. Таким образом, я здесь живу как бы в своем доме, с той разницей, что не трачусь на его содержание.
– Ах, как вы умеете устраиваться, Атос. Какая щедрость и какой порядок! Вот что хотел бы я в себе соединить. Но что поделаешь. Это дается от рождения, опыт здесь ни при чем.
– Льстец!.. Прощайте, милый друг, прощайте! Кстати, поклонитесь от меня почтеннейшему Планше. Он по-прежнему умен?
– И умен, и честен. Прощайте, Атос!
Они расстались. Разговаривая, д’Артаньян не спускал глаз с лошади, которая везла в корзинах, под сеном, мешки с золотом. На колокольне Сен-Мери пробило девять часов вечера; служащие Планше запирали лавку. Под навесом на углу Ломбардской улицы д’Артаньян остановил проводника, который вел лошадь. Подозвав одного из служащих Планше, он приказал ему стеречь не только лошадей, но и проводника. Потом он вошел к Планше, который только что отужинал и с некоторым беспокойством поглядывал на календарь: он имел привычку по вечерам зачеркивать истекший день.
В ту минуту, как Планше, по обыкновению, со вздохом вычеркивал отлетевший день, на пороге показался д’Артаньян, звеня шпорами.
– Боже мой! – вскричал Планше.
Почтенный лавочник не мог ничего больше выговорить при виде своего компаньона. Д’Артаньян стоял согнувшись, с унылым видом. Гасконец хотел подшутить над Планше.
«Господи боже мой! – подумал лавочник, взглянув на гостя. – Как он печален!»
Мушкетер сел.
– Любезный господин д’Артаньян, – сказал Планше в страшном волнении. – Вот и вы! Здоровы ли вы?
– Да, ничего себе, – отвечал д’Артаньян со вздохом.
– Вы не ранены, надеюсь?
– Гм!
– Ах, я понимаю, – прошептал Планше, еще более встревоженный. – Экспедиция была тяжелая?
– Да.
Планше вздрогнул.
– Мне хочется пить, – жалобно вымолвил мушкетер, поднимая голову.
Планше бросился к шкафу и налил д’Артаньяну большой стакан вина. Д’Артаньян взглянул на бутылку и спросил:
– Что это за вино?
– Ваше любимое, сударь, – отвечал Планше, – доброе старое анжуйское винцо, которое раз чуть не отправило нас на тот свет.
– Ах, – сказал д’Артаньян с печальной улыбкой, – ах, добрый мой Планше! Придется ли мне еще когда-нибудь пить хорошее вино?
– Послушайте, – заговорил Планше, бледнея и с нечеловеческим усилием превозмогая дрожь, – послушайте, я был солдатом, значит, я храбр. Не мучьте меня, любезный господин д’Артаньян: наши деньги погибли, не так ли?
Д’Артаньян помолчал несколько секунд, которые показались бедному Планше целым веком, хотя за это время он успел только повернуться на стуле.
– А если б и так, – сказал д’Артаньян, медленно кивая головою, – то что сказал бы ты мне, друг мой?
Планше из бледного стал желтым. Казалось, он проглотил язык; шея у него налилась кровью, глаза покраснели.
– Двадцать тысяч ливров! – прошептал он. – Все-таки двадцать тысяч!
Д’Артаньян уронил голову, вытянул ноги, опустил руки: он походил на статую безнадежности. Планше испустил вздох из самой глубины души.
– Хорошо, – сказал он, – я все понимаю. Будем мужественны. Все кончено, не так ли? Слава богу, что вы спасли свою жизнь.
– Разумеется, жизнь кое-что значит, но все-таки я совсем разорен.
– Черт возьми! – вскричал Планше. – Если даже и разорены, то не надо отчаиваться. Вы вступите в товарищество со мною, мы станем торговать вместе и делить барыши, разделим миндаль, изюм и чернослив и съедим вместе последний кусочек голландского сыру.
Д’Артаньян не мог дольше скрывать правду.
– Черт возьми! – воскликнул он почти со слезами. – Ты молодчина, Планше! Но скажи, ты не притворялся? Ты не видел там, на улице, под навесом, лошадь с мешками?
– Какую лошадь? С какими мешками? – спросил Планше, сердце которого сжалось при мысли, что д’Артаньян сошел с ума.
– Черт возьми! С английскими мешками! – сказал д’Артаньян, сияя от восторга.
– Боже мой! – прошептал Планше, заметив радостный блеск в глазах своего товарища.
– Глупец! – вскричал д’Артаньян. – Ты думаешь, что я помешался. Черт возьми! Никогда еще голова моя не была такой ясной, никогда не было мне так весело. Пойдем за мешками, Планше, за мешками!
– За какими мешками?
Д’Артаньян подвел Планше к окну:
– Видишь там, под навесом, лошадь с корзинами?
– Да.