Виктор Вавич

Житков Борис Степанович

Таня глядела на Тиктина, и Анна Григорьевна повернула голову. Гребень выскакивал, и она подхватила рукой затылок.

Тиктин сел против Тани, разгладил перед собой лист.

— Что такое? — Анна Григорьевна тянулась, перебирая в прическе шпильки.

— Pardon! — Андрей Степанович прикрыл лист рукой и посадил пенсне на нос. — Какая б куцая ни была конституция, — строгим голосом начал Тиктин, — но она сейчас единственный несомненный факт

— А городовые с охраной? — и Танечка прищурилась на Андрея Степановича.

— О городовых мы сейчас поговорим, — лекционным тоном произнес

Андрей Степанович и отмахнул со лба волосы. — Так вот-с… — он прихлопнул по листу, — и эту конституцию надо использовать. Для этого около выборов должна быть построена организация, партии иначе говоря, избирательные партии, — нажал голосом Тиктин, — с определенной программой, принципами и так далее. Теперь прошу внимания!

Тиктин снял с листа руку и поправил пенсне

— Это проект пока. — Глянул поверх пенсне на Таню — Вот-с Самодержавность народа. Нет! виноват: Правовое самодержавие народа

Воля народа, Счастье его, Свет и свобода Прежде всего

Бальмонт… Когда обеспечены основные права гражданина и этим поддерживается законность в государстве, народоправство делается правовым. Самодержавие народа в издании им для себя законов, то есть во власти зако-но-дательной, — Тиктин глянул на жену, на Таню.

— Ну-ну! — и Таня стукнула каблучком под столом

— Законы, которые определяют форму правления, права властей, учреждений, их обязанности и взаимные отношения называются основными или конституцией. Она устанавливается на долгое время, и все остальные законы должны вытекать из нее. Таким образом, всякое свободное, — громко прочел это слово Тиктин, — государство должно быть правовым, а следовательно, и кон-сти-ту-ционным

И он хлопнул ладонью по листу

— Хорошо, хорошо, а дальше! Дальше-то что?

— Свобода слова! И печати, — Тиктин ткнул Таню глазами, — является прямым следствием признания свободы совести

— Слушайте! Перейдемте туда, — сказала Анна Григорьевна, — а то здесь сейчас накрывать будут

— Нельзя минуточку? — досадливо сморщился Тиктин.

— Ведь смотри сколько, — Анна Григорьевна поддела пальцем листы

— Эх! Ну ладно! — Тиктин сбросил пенсне, подобрал листы и, не глядя ни на кого, прошел в кабинет, запер за собой дверь.

— Ну, я пойду! — и Таня встала. — Спасибо, только что пила. Честное слово.

Рыбкой

ВИКТОР качнулся и толкнул Фроську.

— Спит? Свет, говоришь, горит? Фроська сдергивала рукава шинели.

— Папаша? Какой папаша? А! Приехал?

Виктор раскидистой походкой пошел по коридору, повернул лихо ручку, распахнул дверь, шагнул и качался, держась за ручку

Петр Саввич сидел у Груниной постели, подобрал ноги под стул и аккуратно переплел руки на груди

Он минуту глядел на Виктора и молча, с улыбкой кивал головой

— Здрасс-сте — Виктор все еще боялся отпустить дверь Петр Саввич поднялся и протянул обе руки, зашагал к Виктору

— Здравствуй, здравствуй! По письму по твоему прикатил! — он положил Викторову руку к себе

на ладонь, а другой прихлопнул с размаху. Сунулся поцеловаться. Но Виктора качнуло назад. Поцелуй не вышел Груня спускала ноги с кровати В желтом капоте Исподлобья глядела на Виктора, на отца.

— Откуда же? — и Петр Саввич выпустил Викторову руку — Гуляли? — и шаг отступил назад

— Чай пить будешь? — Груня смотрела в стену на ходу

— А непременно, не-непременно. Очень рад. С начальством, — сказал Вавич, когда Груня вышла, и моргнул бровями.

— Да-да, — говорил Петр Саввич торопливым голоском, — знаю, знаю. Это уж как же Не откажешься тут. Тут уж конечно. Куда деться?

— Хочешь служить, — вдруг громко вышло у Виктора, — и другим хочешь дать служить, — Виктор с закрытыми глазами наклонил голову, — так уж, — и он вдруг строго глянул на старика, — не отказы-вайся! — и Виктор помахал пальцем перед носом у Петра Саввича. Даже чуть хлопнул по кончику. — Служить надо уметь, — говорил Виктор в столовой, откинулся на кресле. И вдруг глянул на Груню. Груня тяжелыми глазами глядела из-за медного чайника с того конца стола. — А чего? — Виктор подкинул подбородком на Груню. — Теперь, голубушка, уметь надо. А не шляпой… какой.

Петр Саввич покачивался на стуле и тер в такт коленки. Он глядел на Виктора и мигал меленько.

— Пей да ложись, лучше будет, — сказала хмуро Груня, — наслужился. — Груня запахнула крепче желтый капот, встала, вышла из комнаты.

Петр Саввич поднял брови и чуть дернулся головой за Груней и скорей замигал на Виктора. Нагнулся.

— Женщины не понимают, — прошептал Петр Саввич.

— А чего там? — громко говорил Виктор. — Очень просто. Вон пять человек городового охраняют, а я один… один хочу. — Виктор сел в кресле боком. — А почему охрана — понятно: запросили городовых-то! Ах, грабят! Ах, режут! Ой, гевалт! — кричал Виктор. — Что? Не вкусно? Пожалуйста — вот вам городовые, так умейте беречь. А то бьют, как баранов, на каждом углу, а все смотрят. Когда вот жидов стали бить, так «ой-вей, где городовой?» Городовой пусть ото всего… ото всего народа пусть заслонит, — и Виктор растопырил руки. — А когда городовых стреляют, так это так и надо! Кто ж за городового-то! — орал Виктор.

Он встал. За спиной Фроська затворила дверь из коридора.

— Спит как бы, быть может, мешали, — сказал Сорокин шепотом.

— Спать? А сейчас спросим! — и Виктор криво застукал в дверь — к Груне.

У Груни было темно.

— Мешаем? Спать, спрашиваю, мешаем? — громко, с треском спрашивал Виктор.

Никто из темноты не ответил.

— Как угодно-с! — Виктор повернул назад, дернул дверь. Дверь отскочила назад, возился, запирал. А тут Петр Саввич все шепотком:

— Да и мне с дороги… того, ко сну, что ли, вроде. Виктор еще раз дернул дверь:

— Как угодно-с.

Он сел на свое место. Петра Саввича не было.

— Как угодно-с, — сказал вполголоса Виктор один в столовой и вытащил толстую папиросу «Реноме». И звенело в ушах.

— А и черт с вами, — громко сказал Виктор в пустой комнате, подцепил двумя пальцами графинчик, опрокинул горчицу и пошел к себе. Свет так и оставил гореть. — Пожалуйста, не мое это дело.