Винляндия
Шрифт:
— Никогда не думала, что попытаешься меня так разводить, Бирк.
— И я не думал, что ты с Атманом так впряжёшься, — голос его лишь на этот миг безударный, незащищённый. — Планы меняются, наверное…
Она поняла, чего хочет от неё Бирк, до того ясно, до чего могла себе позволить, поняла наконец, угрюмо, что, может, это и сделает даже — не ради него, несчастного ебучки, но потому, что просто-напросто упустила слишком много контроля, мимо неё вокруг стремится время, это вообще стремнина, а впереди, насколько хватает глаз, похоже, Бирков отрезок реки, другая стадия, вроде секса, детей, хирургии, всё дальше в зрелость, чреватую опасностями и реальную, в ту тайну, что жизнь — это солдатчина, а солдатчина включает в себя и смерть, что те, на кого солдатскую эту лямку тянешь, пока не, а зачастую и никогда не посвящены в тайну, они всегда, во всяком возрасте — дети. Она подошла и легла к нему, но не касаясь. Буря прижала город, как добычу, неоднократно стараясь ужалить его, парализовать. Она опиралась на локоть, не в силах оторвать от Бирка взгляд, перед самой собой притворяясь, что ему и впрямь не безразлично, ебутся они с Драпом или нет… ровно так же, как приходилось делать вид, будто Бирк
В какой-то миг он, должно быть, отплывал в сон, а она не заметила. Она присматривала за ним, на чуть-чуть ставшим её, позволяя себе содрогаться от нужды его телесного присутствия, даже сдаваясь ей, нужде его красоты, страху в основе своего позвоночника, похотливому до боли зуду в ладонях… наконец, до того смятенная и беспомощная, она склонилась вышептать ему всё, чем переполнилось её сердце, и в полусвете его, как она считала, смежённые веки оказались всё это время открытыми глазами. Он наблюдал за ней. Она встряхнулась кратким криком. Бирк засмеялся.
Будучи насельником повседневного мира, Драп Атман, вероятно, располагал своими плюсами, но как танатоид он котировался неизменно низко по большинству шкал, включая и те, что мерили преданность и общинный дух. Даже его первого собеседования с Такэси и ДЛ, длившегося то и дело не один год, хватило бы установить отчуждённость отношения, комплект барьеров, преодолеть которые никто, как выяснилось, не мог. «Бардо Тёдол», сиречь «Тибетская книга мёртвых», убеждает нас, что душе, только-только вставшей на путь перехода, часто не нравится признавать — да она и вообще будет яростно это отрицать, — что она вообще-то мертва, она до того без усилий скользнула в этот новый промысел, что не находит совершенно никакой разницы между жуткой странностью жизни и жуткой странностью смерти, а усиливающим фактором, но мнению Такэси, выступает телевидение, кое, с его историей пощипывания темы всякими врачебными, военными, полицейскими передачами, программами об убийстве, опошлило саму Большую С. Если опосредованные жизни, прикидывал он, почему не опосредованные смерти?
Поначалу Драп ходил и чувствовал себя политическим перебежчиком. Всё время возникали люди, притворявшиеся любителями, изучающими шестидесятые, выуживали у него информацию и раздражали своей болтовнёй новичков. Частенько ему приходилось бывать на мероприятиях не по вкусу, носить смокинги, которые среднему танатоиду всё равно невозможно взять напрокат, ввиду обычных сложностей с кредитной ситуацией. Вскоре Драп обнаружил, что его катят колбасой из каждого проката смоков в Голливуде и южнее, поэтому он направился в другую сторону, за перевалы и долгие пустынные магистрали, мимо лавок семян и кормов и баров с сельской музыкой, и мексиканских заведений, где в Счастливый Час «Маргариты» за 99¢ начисляют из шланга, под смогом, моросливым дождичком, под токсичной линзой неба, туда, где народ, надеялся он, доверчивей, хоть и не разборчивей в том, что носят, и где вообще-то официальное платье, по некоему закону подземной моды, оказывалось гораздо менее привычным. Вскоре он начал появляться на танатоидных акциях по техобслуживанию в ансамблях пылкого шартрёза, зеленоватой голубизны или фуксии, галстуки и кушаки расписаны вручную созвучными мотивами вроде тропических фруктов, голых женщин или привад на окуня. На сегодняшнем десятом ежегодном сборище, «Танатоидной Закуси ’84», Драп щеголял в эластичном смокинге в чрезмерную клетку «акулий зуб» аквамарином и золотом, с лаймово-зелёными спортивными кроссовками. Всякий год сообщество выбирало к чествованию матёрого танатоида, чья карма не одно поколение удерживалась в уместно постоянном ритме преступления и контрпреступления, когда факты лишь всё больше усложняются, множество первоначальных обид забывается или вспоминается с пятого на десятое, а разрешения даже банальнейшей задачи не предвидится и близко. Танатоидам не очень-то «нравились» эти нескончаемо долгие, обиженные повести о несправедливости, модулирующихся, как рифф на стадионном органе перед матчем, в дальнейшую несправедливость, — но они их почитали. Персоны вроде сегодняшнего Кусаемого были их лауреатами «Эмми», их «Зало-Славными» и ролевыми моделями — только их, и ничьими больше.
Ну и вечерок. Они рассказывали невразумительные, но до колик потешные танатоидные анекдоты. Подкалывали один другого за неумеренные сроки земного времени, что уходят у них на подчистку даже относительно грошовых кармических дел. Жёны танатоидов храбро вносили свою лепту в дальнейшее усложнение и без того запутанных брачных историй, флиртуя с официантами, уборщиками посуды, и даже другими танатоидами. Все яростно пили и курили, а в меню фигурировали обычные низкокачественные яства, богатые сахаром, крахмалом, солью, неоднозначные относительно происхождения мяса, включая породу животного, и сопровождаемые бушелями картошки-фри и баррелями коктейлей. Десертом служил кошмарно бледный комковатый пудинг. Наливали игристое, куда ж без него, но все намёки на его источник были вымараны жирным чёрным фломастером на неведомом этапе его, вероятно, даже не вполне легального путешествия. Чем больше оного выпивалось, тем меньше робели танатоиды и тем стремительней подваливались к микрофону и декламировали
— Как называется уйма танатоидов? Тьма живых мертвецов! Может ли танатоид разрезать пополам почку? Нет — лампочки попой не режутся! Что делает танатоид на День всех святых? Надевает на голову салатницу с фруктами, суёт в нос две соломинки и изображает Зомби!
«Танатоидная Закусь» 1984 года проводилась на севере, в старом притоне танатоидов, гостинице «Чёрный поток», что сохранился ещё со времён первых баронов лесодобычи, упрятанном подальше от автодорог, выше по долгим горным склонам, заросшим секвойями, где тени надвигались рано и несли с собой лёгкие подозрения на иной порядок вещей… верилось, посредством некой незримой, но мощной геометрии, что на закате два мира искажаются, как радиосигналы, сводятся ближе, чуть ли не воедино, вне регистра тончайшей из теней. За столетие, с тех пор, как его выстроили, рассказы о сумеречных происшествиях накопились, номера, коридоры и крылья обзавелись репутациями визуальных наблюдений, экзорцизмов, возвращений. Тут бывали паломники в широком спектре законности, а также публика из «В поисках чего-нибудь» Леонарда Нимоя и «Хотите верьте, хотите нет» Джека Пэленса, и сделки, как всегда можно рассчитывать услышать, обговаривались.
— И настанет такой день, — говорил шутник у микрофона, — может, они «Танатоидные Закуси» по телевизору покажут, как ежегодный комедийный спецвыпуск, ага, громкие имена, сети освещают — конечно, мы– то до этого не доживём… — Барабанщик выделил ему пару басовых бухов и сколько-то медленно перетёртого шкворчанья по спаренной тарелке. Учитывая, что музыку сегодня предоставляла местная группа перехватчиков, в чьём составе, на басу, был Ван Метр, который услышал о халтурке в «Потерянном самородке», уговорил бы кореша своего Зойда тоже поехать на клавишах побренчать, но только Зойда почти всю неделю никто нигде не видел, и Ван Метр не понимал, волноваться ему или пока не стоит. Зойд поселился у знакомых сеятелей в Святохвосте, за прибрежными хребтами и круглогодичными туманами, в долине, где условия для выращивания идеальны — примерно последнее прибежище для конопельных плантаторов в Северной Калифорнии. Доступ туда, по крайней мере, дорогой, был непрост — из-за Великого Оползня 64-го года приходилось то и дело ездить по собственным следам туда-сюда по обеим берегам реки, переправляться на паромах, которые ходили не всегда, и по мостам, на которых, люди баяли, обитали призраки. Зойд обнаружил, что община эта живёт взаймы, поскольку все наблюдали размах стараний КАПУТа извести урожаи на корню, предела коим не было, один сезон за другим — чем больше на борт всходило штатовых и федеральных агентств, чем больше граждан получало судебные повестки от большого жюри в Эврике, чем больше один за другим нейтрализовалось дружелюбно настроенных помощников шерифов и надёжных городков, которых государство брало под свой контроль — и все задавались вопросом, когда же настанет черёд Святохвоста.
Шериф округа Винляндия, Уиллис Куско, кривоглазый, раздражительный старый знаток общения с прессой, каждую осень возникал, как предсказуемый провозвестник сезона, сродни телемарафонам Джерри Льюиса, в вечерних новостях, позируя перед громоздящимися тюками кустов марихуаны, либо идя в атаку по какому-нибудь полю, паля от бедра из огнемёта, держал Святохвост у себя в чёрном говносписке много лет, но попасть ему в этот район было необычайно трудно.
— Там у них натуральный Шервудский лес, — жаловался он перед камерами, — они прячутся на деревьях, их нипочём не увидишь. — Как бы Уиллис ни предпочитал их навещать, святохвостцы всегда узнавали об этом очень заблаговременно. Сеть наблюдателей простиралась вниз до Винляндии, с некоторыми прятками и перед самым Управлением шерифа, колбаски четвертаков по карманам, готовые звонить и сообщать, иные связаны по ПР в кочующих патрулях на всех наземных маршрутах, или сканируют небеса с хребтов и горных вершин биноклями и переделанными рыбацкими радарами.
Урожаи на солнышке тучнели, расцветали, плотнее ароматились, смолистые ветерки из оврагов овеивали ароматом городок днём и ночью, и небо над округом Винляндия, споспешествовавшее этому зарождению жизни, постепенно начинало проявлять потенцию к её же уничтожению. Появлялись бледно-голубые немаркированные самолёты, во дни полётных режимов с неограниченным визуальным наблюдением практические невидимые в небе, управляемые частной эскадрильей бдительных — антинаркотических студентов-активистов, военных лётчиков на пенсии, правительственных советников в цивильном, шерифских помощников и штурмовиков на выходных, все работают по контракту с КАПУТом и ведомы печально известным Карлом Боппом, бывшим офицером нацистской «Люфтваффе», а впоследствии — полезным американским гражданином. В эти недели слежки и наблюдения лётные бригады вертолётов и самолётов каждое утро начинали собираться в гипсокартонном помещении для дежурных экипажей на равнинах под Винляндией, у аэропорта, и ждать, когда при всех регалиях своей прежней профессии появится коммандант Бопп и объявит «Der Tag» [102] .
102
День (нем.).
А в Святохвосте плантаторы околачивались у «Свинкиной таверны и ресторана», обсуждали, в атмосфере возрастающей тревожности, общую дилемму — когда страда. Чем дольше ждёшь, тем лучше урожай, но лучше у тебя и шансы на растряс захватчиками из КАПУТа. Вероятности бурь и заморозков, а также личные пороги паранойи, также учитываются. Рано или поздно Святохвост должен подвергнуться полному курсу лечения, из коего он выйдет, как большинство старого Изумрудного Треугольника, усмирённой территорией — возвращённой неприятелем к безвременному, дефективно-воображаемому будущему, где обезнаркоченные американцы с нулевой терпимостью все наваливаются плечом и все нацелены на официальную экономику, неоскорбительную музыку, бесконечные спецвыпуски по Ящику для семейного просмотра, церковь всю неделю, а по особым дням, за лишнее послушание, может, и печенюшку.