Вино одиночества
Шрифт:
Ей казалось, что неутомимый, неизменно молодой Фред был даже моложе ее, что очень привлекало Элен. Он был нежный и беспомощный, но уверенный в себе, хитрый, по-детски запальчивый и живой. Когда они играли в снегу, он не катался с горки, чтобы повеселить сыновей или украдкой поцеловать ее. Как ребенок, Фред больше всего на свете любил свежий воздух, солнце и кувыркаться в мягком снегу. Отныне они проводили почти все время вместе. Элен испытывала к нему самую сладостную, самую теплую нежность, которая придавала терпкий вкус его поцелуям. Но больше всего она радовалась и гордилась своей женской властью над ним. Какое счастье видеть,
— Такая маленькая, а уже противная, как настоящая женщина!
Он смеялся, но побледневшее лицо и дрожащие губы выдавали его страсть, которой Элен могла любоваться бесконечно. Хотя он тоже осознавал свою власть над ней:
— Когда вы постареете, будете вспоминать обо мне с благодарностью, потому что если бы я только захотел... Во-первых, я могу заставить вас страдать так, что это скажется на всей вашей жизни и вы уже не будете столь самоуверенны в любви... И потом... Вы поймете это позже и тогда почувствуете ко мне глубокую симпатию... Вы скажете, что я был повесой и гулякой, но с вами я был галантен... А может, скажете, что я был глупцом... Впрочем, это во многом будет зависеть от вашего будущего мужа...
Между тем приближалась весна; в черных лоснящихся стволах деревьев просыпалась тайная жизнь; было слышно, как талая вода дрожала в плену еще толстой корки снега; высохшие канавы чернели от грязи. Каждый день пушечные выстрелы становились все отчетливее: с севера приближались отряды белых, которые должны были сформировать костяк новой республики.
По вечерам люди, утратив былое спокойствие и уверенность, лихорадочно зашивали в пояса и подкладку одежды ценности и валюту. В этой суматохе никто не обращал внимания на Элен и Фреда Рейса. Они подолгу оставались в гостиной при красном свете от окон, за которыми с приходом ночи вокруг деревни полыхали пожары; когда ветер дул с востока, он приносил с собой слабый запах пороха и дыма. Сидя на шатком, поскрипывающем в ночной тишине бамбуковом диванчике, они обменивались долгими беззвучными поцелуями. Через открытую дверь из прихожей доносились звуки шагов и голоса. Керосин заканчивался, и лампа изредка мигала красноватым светом. Элен забыла про все на свете; она лежала на коленях Фреда, щекой чувствуя, как сильно и неровно бьется сердце ее друга, любовалась его большими темными улыбающимися глазами, которые он томно закрывал.
— Ваша жена... Будьте осторожнее! — иногда говорила она, не двигаясь с места.
Но он не слышал Элен; он медленно пил дыхание из ее приоткрытых губ.
— Успокойтесь, здесь так темно, никто нас не увидит... И вообще, мне плевать! — шептал он. — Мне на все плевать...
— Какая тишина сегодня в доме! — сказала она, отодвигаясь от него.
Фред закурил и сел на подоконник. На дворе стояла черная беспроглядная ночь, без единого проблеска; на окне искрились слезинки измороси. Старые ели слегка потрескивали и, словно вздыхая, шелестели ветвями. Вдруг между деревьями засверкал огонек.
— Что это? — рассеянно спросила Элен.
Рейс не ответил. Он следил взглядом за огоньками, которых теперь было уже несколько; они мерцали, гасли, снова зажигались, словно кружась в каком-то танце. Он пожал плечами.
— Не пойму... Я вижу один, два, три женских платка, — сказал он, прильнув лицом к окну, — но что они могут высматривать здесь? Они что-то ищут в снегу, — продолжал он, пересчитывая окружающие дом огоньки, которые стали удаляться.
Он вновь подошел к неподвижно лежавшей Элен; она с трудом приоткрыла глаза: катание на санях, на лыжах, бег наперегонки по деревне от зари до самого вечера и эти изнуряющие поцелуи... С приходом ночи она мечтала лишь о своей постели, о долгом сладком сне до утра...
Он сел рядом и снова принялся целовать ее, не обращая внимания на отворенную дверь. Элен получала острое наслаждение от этих медленных беззвучных поцелуев при красном мигающем свете коптящей лампы. Она с восторгом думала: пропади все пропадом, разве может что сравниться с ласками сильных гибких рук и вкусом влажных губ Фреда? Иногда она внезапно отстранялась от него.
— В чем дело? Вы боитесь меня? — спрашивал он.
— Нет, с чего вы взяли? — отвечала она.
Эта детская наивность еще больше распаляла его страсть.
— Элен! — шептал он.
— Да?
Он говорил шепотом; его язык заплетался от какого-то таинственного хмеля; его бледное лицо, растрепанные волосы, дрожащие губы пугали ее, но жажда власти над ним была сильнее.
— Вы любите меня?
— Нет, — улыбаясь, ответила она.
Вовеки не услышит он от нее ласкового слова или признания в любви...
«Он ведь не любит меня! — думала она. — Он лишь играет со мной, и то лишь потому, что я не веду себя, как влюбленная и покорная дурочка. Я просто еще не надоела ему...»
Она чувствовала себя такой мудрой, такой взрослой — настоящей женщиной...
— Я вас не люблю, дорогой мой, но вы мне нравитесь, — сказала она.
Он с яростью оттолкнул ее:
— Тогда подите вон, старушонка, я вас ненавижу!
В комнату вошла госпожа Хаас и воскликнула:
— Вы видели?!
— Нет, а что случилось?
Не ответив, она взяла лампу, поднесла ее к окну и растопила наледь на стекле:
— Я точно видела, как служанки ушли час назад. Они убежали в сторону леса и до сих пор не воротились!
Старуха прислонилась к окну, но за ним была беспроглядная тьма; она приоткрыла дверь; ветер вмиг растрепал ее седые локоны.
— Куда они могли уйти? Я ничегошеньки не вижу. Ах, все это плохо кончится! Белые с каждым Божьим днем все ближе и ближе! Вы думаете, они известят нас перед тем, как захватить деревню?.. Но кто же слушает старую женщину? Вы посмотрите, посмотрите! Дай мне Бог ошибиться, но я носом чую беду! — воскликнула она пронзительным, скулящим голосом, тряся головой, как престарелая Кассандра.
Элен встала и открыла дверь на кухню; они увидели, что в большой пустой комнате, обычно заполненной гулом голосов, горит огонь, освещая накрытый стол, а вокруг не было ни души. Прачечная рядом тоже пустовала, хотя на гладильных досках были аккуратно разложены еще влажные простыни: видимо, кто-то пришел за служанками, и все они куда-то убежали.
Элен вышла на крыльцо и крикнула, но никто не отозвался.
— Они увели с собой собак! — сказала она, возвращаясь в дом и стряхивая с волос снег. — Ни одна не отзывается, а ведь все они хорошо знают мой голос...