Виновата ли она
Шрифт:
– Отчего ж он убегает меня? Вы сами имеете матушку, каково бы ей было, если бы вы не захотели видеть ее? И что это за фарсы? Сидит в своем кабинете, как запертый, более месяца не выходит сюда. Мне совестно всех своих знакомых. Все спрашивают: что это значит, что его не видать? И что же я могу на это сказать?
"Не все знакомые, а только Пионова спрашивает тебя об этом, потому что ей скучно без Леонида", - подумал я.
– Леонид Николаич придет сейчас, если вы ему прикажете, - сказал я вслух.
– А если
– Придет-с.
– Нет, я вижу, вы его не знаете: он очень упрям. Поспоримте, что не придет.
– Извольте.
– Сходите сами, и увидите.
Я пошел, сказал Леониду, и он, как я ожидал, тотчас же пришел со мною. Марье Виссарионовне было это приятно, отчасти потому, что, любя сына, ей тяжело было с ним ссориться, а более, думаю, и потому, что она исполнила желание своего друга Пионовой и помирилась с Леонидом. Однако удовольствие свое она старалась скрыть и придала своему лицу насмешливое выражение.
– Я сейчас об тебе спорила, - начала она.
Леонид молчал.
– Я говорила, что ты не придешь.
– Нет-с, я пришел, - отвечал Леонид.
– Отчего же ты такой нахмуренный; все еще изволишь на меня гневаться?
– Я не гневаюсь, а вступался только за сестру. За что надобно на меня сердиться - вы ничего, а где я не виноват - сердитесь.
– Я ни за что на тебя не могу сердиться. Тебе стыдно быть в отношении меня таким неблагодарным.
Леонид молчал.
– Я не могу понять, - продолжала Марья Виссарионовна, - с чего ты взял так об Лиде беспокоиться; она сама выбрала эту партию.
– Никогда бы она не выбрала, если бы вы два года не настаивали и не требовали бы от нее этой жертвы.
– Оставим, Леонид, этот разговор; если ты пришел сердить меня, так лучше было бы тебе не приходить.
– Я вас и не думаю сердить, а только говорю и всегда скажу, что выдать Лиду за этого человека - значит погубить ее.
Марья Виссарионовна усмехнулась.
– Он глуп... пьян, - продолжал Леонид, - состояние у него никто не знает какое... пугает нас своим векселем, который при наших делах ничего не значит; а если, наконец, нужно с ним расплатиться, так пусть лучше продадут все, только бы с ним развязаться.
Желая поддержать Леонида, я тоже вмешался.
– За Ивана Кузьмича выдать не только Лидию Николаевну, но и всякую девушку есть риск; это мнение об нем общее - мнение, которое мне высказал его товарищ, в первый раз меня увидевший.
Марья Виссарионовна молчала. Наши представления начинали ее колебать, инстинкт матери говорил за нас, и, может быть, мы много бы успели переделать, но Пионова подоспела вовремя. Марья Виссарионовна еще издали услышала ее походку и сразу изменилась: ничего нам не ответила и, когда та вошла, тотчас же увела ее в спальню, боясь, конечно, чтобы мы не возобновили нашего разговора.
На другой день я спросил Леонида, нет ли каких последствий нашего объяснения.
– Никаких; со
– А об Лидии Николаевне что говорит?
– Поет старые песни; ничего тут не сделаешь.
Я с своей стороны тоже убедился, что действовать на Марью Виссарионовну было совершенно бесполезно; но что же, наконец, сама Лидия Николаевна, что она думает и чувствует? Хотя Леонид просил меня не говорить с нею об женихе, но я решился при первом удобном случае если не расспросить ее, то по крайней мере заговорить и подметить, с каким чувством она относится к предстоящему ей браку; наружному спокойствию ее я не верил, тем более что она худела с каждым днем.
Экзамен кончился, оставалась всего неделя до моего отъезда из Москвы. Я пришел к Леониду с раннего утра и обедал у него. Часу в седьмом Марья Виссарионовна с женихом уехала на Кузнецкий мост. Леонид пошел в гостиную, я за ним; он сел за рояль и начал одну из сонат Бетховена. Я часто слыхал его игру и вообще любил ее, но никогда еще она не производила на меня такого глубокого впечатления: Леонид играл в этот раз с необыкновенным одушевлением, как будто бы наболевшее сердце его хотело все излиться в звуках. Вошла Лидия Николаевна.
– Я пришла послушать брата, - сказала она и села около меня.
Леонид продолжал играть и не обращал на нас внимания.
– Вы скоро едете?
– спросила меня Лидия Николаевна вполголоса.
– Чрез неделю.
– Не забывайте нас: мне жаль брата, он очень вас любит и станет скучать без вас.
– Что делать, будем хотя изредка переписываться, - сказал я.
Несколько минут мы молчали.
– Вы слышали, я замуж выхожу?
– начала Лидия Николаевна совсем тихим голосом.
– Слышал.
– Вам нравится мой выбор?
Я молчал.
– Он очень хороший человек.
Я молчал.
– Я ему давно нравлюсь.
– Еще бы вы ему не нравились, - сказал я, наконец. В голосе моем против воли слышалась досада.
– Скоро свадьба?
– прибавил я.
– Не знаю.
– Где вы будете постоянно жить?
– Тоже не знаю, ничего не знаю... За что маменька сердится на брата?
– За вас.
– Ах, боже мой! Я это предчувствовала. Уговорите его, пожалуйста, чтобы он ее не сердил: у нее горя много и без нас.
– Он ни в чем не виноват; я на его месте сделал бы больше, - возразил я.
– Что же бы вы сделали?
– Я бы на вас стал действовать.
– А если бы я вас не послушалась?
– Не думаю.
– Нет, не послушалась бы; я бы, может быть, согласилась с вами, но не послушалась, потому что не могу собой располагать.
Мы опять молчали.
– Сколько я предан вашему семейству, - начал я, - как искренне люблю вашего брата и как желаю вам счастия: это видит бог!.. И уверен, что из вас выйдет кроткая, прекрасная семьянинка, но будущего вашего мужа не знаю.