Виновница страстей
Шрифт:
«А вдруг Наташа отказала бы?» – испуганно подумала Аглая, но она была не Наташа, равнодушная к своему жениху, – она была безумно влюблена в этого человека, а потому рванулась ко Льву с таким пылом, что увидела, как дрогнули его ресницы в прорезях маски: он растерянно моргнул, – и на глазах Аглаи вдруг выступили слезы счастья. Эта 'emotion [33] Льва не была наигранной, она не касалась Наташи – она была вызвана Аглаей и принадлежала только ей! Девушка зажмурилась на миг, чтобы скрыть слезинки, и почти мучительно сладко ощутила руку Льва на своей талии, почувствовала, как он сжал ее пальцы, и шелк перчаток словно растаял от того жара, который вдруг вспыхнул в руке Аглаи, распространился по ее телу, заставил неистово заколотиться сердце – а потом передался Льву.
33
Эмоция (франц.).
Да-да, Аглая не просто чувствовала, но знала это так же верно, как если бы он сам признался ей сейчас в своем волнении!
Что-то произошло… она не ведала этому названия, но всем существом своим ощущала, как накаляется и дрожит сам воздух между ними. Глаза Льва были полны изумления, он ловил каждый взгляд Аглаи, а она чувствовала себя несчастной, когда законы вальсовых фигур вынуждали их отвернуться друг от друга, и те мгновения, когда их взоры оказывались разлучены, чудились им бесконечными. Это было чудо, это было, конечно, чудо… Аглае казалось, что она непостижимым образом передала Льву свои многодневные и многонощные мечты о нем, телесное томление по нему, которого она иногда стыдилась даже перед самой собой, не вполне понимая, чего жаждет и какова природа этой жажды. Преклонение перед Львом, восхищение его красотой, его веселой удалью, слухи о которой доходили до нее, желание знать о нем все, вообще все, даже то, что могло причинить ей боль, неистовый интерес к нему, составлявший стержень ее жизни, – чудилось, все это в один миг их первого соприкосновения стало ему понятно, тронуло его и вдохновило, заставило забыть обо всем на свете – так же, как забыла обо всем на свете Аглая, и если для нее сейчас не существовало никого ни в этом зале, ни в мире подлунном, кроме Льва, точно так же и для него существовала только она одна. Это волшебство, это очарование, усиливаемое музыкой вальса, окутывало их почти зримо, струилось за ними по залу, как сияющий шлейф, и друзья-гусары, которых Лев привел на бал, уговорив потанцевать с его невестой, теперь с изумлением взирали на этих двоих, которые буквально только что были друг к другу совершенно равнодушны и даже неприязненны, а сейчас от них исходило нечто эфемерное, но в то же время осязаемое, нечто незримое, но в то же время видимое всем, нечто необъяснимое, однако внушающее восторг и смутную зависть каждому, кого задевало хотя бы вихрем того упоения, в котором кружились они.
Опускаясь перед Аглаей в g'enuflexion [34] , а потом поднимаясь, Лев вдруг крепче прижал к себе девушку, и губы его, не прикрытые маской, скользнули по ее губам.
Все вокруг затянулось томной, сладостной тьмой! Аглая на миг словно бы лишилась чувств и вернулась в реальный мир, только когда вальс кончился. Они со Львом оба замерли, не размыкая объятий, не расцепляя рук, не отводя друг от друга глаз, но гомон голосов, сменивший музыку, видимо, отрезвил Льва, потому что он тихо сказал:
34
Коленопреклонение – одна из фигур вальса, котильона и мазурки, когда кавалер опускается на одно колено, а партнерша обегает его по кругу (франц.).
– Наталья Михайловна… я не знал…
– Чего вы не знали? – пробормотала Аглая, но тут же спохватилась: а вдруг Лев поймет по голосу, что это не Наташа?! Вдруг потребует снять маску или сам сорвет ее?
От испуга она вмиг потерялась, рванулась было прочь, однако Лев не отпустил ее руку, а губы его, только что вздрагивающие в счастливой, бессознательной улыбке, губы, только что мимолетно поцеловавшие ее, крепко сжались, словно в гневе или обиде.
– Нам надо поговорить, – процедил Лев. – Отойдемте вон туда.
Он мотнул головой в сторону окна и повел туда Аглаю. Та шла, не чуя ног, борясь с головокружением и понимая только одно: волшебство вальса кончилось, а что ее ждет теперь – неведомо!
– Понимаю, что это неловко и, может быть, неприлично, – сказал Лев, когда они остановились, – однако разговор чрезвычайно важный. Поначалу я не собирался говорить с вами касательно этой ситуации, но теперь… Как вы полагаете, если рядом с нами будет стоять, к примеру, Шацкий, этого окажется достаточно для соблюдения всех условностей? Я не могу позвать вашу тетушку, потому что разговор касается только вас. Вернее, вас и господина Пущина, который… которого вы… которого вы дарите своим расположением. – Голос его вдруг дрогнул, однако тотчас снова стал спокойным до холодности: – Так могу я позвать корнета? Он осведомлен о том, что натворил Пущин, но будет молчать об этом. Вы превратили его в самого жаркого своего поклонника! Кроме того, это человек чести, несмотря на свое простодушие, можете мне поверить.
– Извольте, – пробормотала Аглая, и Лев сделал знак Шацкому.
Вася вмиг оказался рядом. Сразу было видно, что ему страшно неловко. Его лоб и подбородок, не прикрытые маской, горели огнем, и даже блеск шнуров доломана, казалось, потускнел от смущения.
– Простите, сударыня, – пробормотал Вася и отвернулся, изо всех сил изображая полное равнодушие к их разговору.
Лев посмотрел в глаза Аглаи, и она вздрогнула от страха, таким неприязненным сделался его взгляд. После некоторого молчания Каменский заговорил – медленно, как бы через силу:
– Вы должны знать, Наталья Михайловна, что числите среди своих друзей человека бесчестного. Впрочем, я объяснюсь, чтобы не быть голословным. Филипп Пущин был секундантом на дуэли одного господина… назовем его NN, некогда нашего сослуживца и друга, который ушел в отставку, женившись. К несчастью, его жена умерла при… – Лев слегка запнулся и закончил сдержанно: – при родах.
Аглая на миг потупилась – о таких вещах мужчины не должны упоминать в беседах с невинными девушками, это неприлично! – однако тотчас заставила себя забыть, что непременно должна смущаться. То, о чем говорил Лев, касалось судьбы Наташи, а значит, было очень важным, и Аглае надо было слушать как можно внимательней, а не охать и не пищать, изображая застенчивость, которой она, кстати, совершенно не чувствовала.
– Некий мерзкий тип из числа прибывших в Санкт-Петербург вместе с Лоринстоном [35] позволил себе непристойное высказывание относительно своего знакомства с покойной супругой NN, когда она, еще в девушках, побывала с родителями во Франции. Разумеется, NN как человек чести вызвал его! Филипп Пущин шапочно знаком с одним родственником NN, тоже человеком военным, однако недавно раз… – Каменский запнулся было, но тут же выправился, – недавно покинувшего службу. В то время, о котором идет речь, Пущин находился в Санкт-Петербурге по служебным делам. NN, сделавшись статским человеком, не хотел приглашать секундантами никого из своих прежних друзей-офицеров, опасаясь, что навлечет на нас служебные неприятности. Мы даже не были осведомлены о готовящейся дуэли и узнали о ней, к несчастью, слишком поздно. NN позвал в секунданты уже упомянутого своего родственника, раз… – Лев снова запнулся, – я хотел сказать, вышедшего в отставку, и его знакомого, Пущина, с которым они как раз случайно встретились в одной кофейне на Невском. NN был так разъярен проступком француза, что не особенно задумывался о том, кого он зовет в секунданты. Пущин и родственник NN дали согласие. И вот настал час дуэли. NN защитил свою честь и честь своей супруги, убив противника, однако сам был смертельно ранен. Его друзей по гусарскому полку и секундантов призвали к его одру проститься. NN роздал нам кое-какие свои вещи как прощальные дары, в том числе распределил между нами некоторые свои драгоценности. Пущину был завещан прекрасный перстень с бриллиантом и сапфирами из числа украшений, некогда принадлежавших покойной супруге NN. Думаю, это произошло случайно, NN был уже в полубреду, когда раздавал свои вещи, иначе не завещал бы столь ценную реликвию почти незнакомому человеку, но это неважно! Главное, что Пущин принял этот перстень из рук умирающего. Понимаете ли вы, Наталья Михайловна, что предсмертный подарок священен для каждого благородного человека? – спросил Лев, и Аглая кивнула, правда, с некоторым опозданием, ибо, увлеченная этой историей, не сразу вспомнила, что Наталья Михайловна – это она.
35
Маркиз де Лоринстон – в 1811–1812 гг. французский посланник в Санкт-Петербурге.
– Надеюсь, что понимаете! – воскликнул Лев. – Тем легче будет вам осудить то, что произошло затем. Поскольку близкие друзья NN видели, как он самолично передал вышеописанный перстень Пущину, мы были немало изумлены, когда, прибыв в Москву в лагеря, вскоре увидели этот перстень на руке некоей… – Лев смущенно кашлянул, – некоей особы, которая… э-э… дружна со многими господами, как военными, так и статскими. Разумеется, она… э-э… не принадлежит к числу тех, кого эти господа позвали бы в свой дом и кого представили своим женам или невестам. Не знаю, понимаете ли вы меня…
– Видимо, это кто-то вроде той особы, с которой вы танцевали так долго? – выпалила Аглая – и тут уже прикусила язык, сама испугавшись своих слов.
Лев откровенно остолбенел:
– Я не предполагал, что вы… откуда вам может быть известна эта особа и ее репутация?!
Аглае послышалось или в самом деле с той стороны, где стоял Вася Шацкий, донеслось что-то вроде испуганного стона?
– Когда я удалилась… э-э… немного передохнуть, – уклончиво объяснила Аглая, – я слышала, как ее обсуждали две дамы.