Vip-зал
Шрифт:
Он покрылся холодным потом. Почувствовал, что панический ужас готов ударить ему в голову. Филип несколько раз глубоко вздохнул.
Я ДОЛЖЕН собраться.
Он совсем не спал. Только работал.
Долбил дерево.
Ему удалось проковырять дыры еще у двух гвоздей.
Теперь он сможет взяться за эту планку снизу и отломать ее.
Он взялся за фанеру.
Вцепился в нее изо всей силы. Наплевать на больной палец, он ныл, но в остальном Филип чувствовал только, что кровь свернулась и прилипла к повязке. Средний и указательный пальцы кровили из-за заноз.
Руки, плечи и ладони болели.
У него должно получиться, сейчас нет времени на неудачи.
В его жизни уже достаточно дерьма. Теперь ему должно повезти.
Он снова попытался потянуть доску на себя. Пальцы сорвались. Он не желал сдаваться.
Филип опять взялся за фанеру около тех отверстий, которые успел проковырять своей железкой, отклонился назад, напрягся всем телом.
Тогда он почувствовал, как гвозди поддались. Планка оторвалась от стены, и его отбросило назад.
Это не было неожиданностью, он не упал плашмя, а откатился в сторону и выставил вперед руки.
Он поднялся и встал на колени. Попробовал потрогать то, что было под доской. Да, это окно. Он нащупал деревянную раму. Прикоснулся к прохладной гладкой поверхности. Но в комнате все еще было темно, только узенькая полоска света виднелась над рамой. Как он и думал: окно заколотили и снаружи.
Он выждал еще пару минут.
Ничего.
Филип наклонился и нащупал гвоздь, который все еще торчал в доске. С его помощью он быстро освободил ноги. Он чувствовал себя диким тигром.
Филип встал у проема и осторожно открыл окно.
Рама даже не скрипнула.
Он собрал все свои силы и ударил по доскам ногой. Ногу обожгло болью. Он не обратил на это внимания. Снова удар.
Треск. Этот звук невозможно не услышать.
Он сразу же ударил еще раз.
Треск еще громче. Он почувствовал, как одна из планок сломалась. В комнату проник тусклый свет, снаружи уже, наверное, вечер или ночь. Он снова собрался с силами, следующий удар получился лучше. Сразу несколько досок поддались. Он бросился вперед и разломал их полностью.
Через пару секунд Филип смог посмотреть на улицу.
Там было темно, но откуда-то проникал слабый свет. Совершенно ясно, что они за городом. Он разглядел верхушки деревьев в ночном небе.
Пахло чем-то знакомым.
Нет времени, нужно действовать быстро.
Он продолжал ломать доски руками, наплевав на боль в них. Он машина. Робот.
Он вскарабкался на подоконник.
Взглянул вниз.
Белая поверхность, снег там, внизу. Кажется, метра три. Сойдет.
Он прыгнул.
Наверное не стоило оставлять Эмили одну, но это не должно отнять много времени.
И Тедди сам себе пообещал сделать это сегодня. Он стремился стать мужчиной, который держит свое слово.
Ровно девятнадцать лет назад умерла мама. Он поедет к отцу, чтобы помянуть ее.
К тому же он готов ответить за каждое слово, сказанное Эмили. Она с самого начала вела себя, как стерва. Пусть на себя и пеняет. И разбирается со всем сама.
Он не будет просить прощения, но он написал Яну из «Редвуда» и спросил, как дела с ДНК-анализом.
Кое-что в этой стране ему теперь в новинку: электронные сигареты, дезинфицирующий гель, который выставляют у каждой раковины в дополнение к мылу, частные аптеки, которые больше не беспокоятся о продаже лекарств, а сбывают косметику, средства для похудения и ополаскиватель для рта.
Другие вещи остались прежними, как будто кто-то их заморозил на то время, что он провел за решеткой. Торговля наркотой на пятачке на площади Сергеля, отсутствие стокгольмских клубов в Высшей лиге, огромная реклама «H&M» в метро с моделями, еще более тощими, чем конченые наркоманки, с которыми он вместе сидел.
Реклама должна вызывать желание обладать, в этом ее прямое назначение. Но чтобы она работала, нужно, чтобы зритель чувствовал себя хуже людей с картинки. Если тот, кто смотрит на эту модель, сам красив и здоров, то нет стимула покупать эту одежду. А если слишком самодоволен – то зачем еще себя улучшать через бесконечные покупки?
Тюрьма была местом, где можно расслабиться без рекламы и брендов, которые тебе навязывают.
Линда уже была сегодня у отца, это было первое, что Тедди от него услышал, переступив порог.
На комод, где всегда стояло фото мамы, Боян сегодня поставил поднос с тремя свечами. Две из них уже горели. Стекло фоторамки отражало дрожащие огоньки.
На стене висело несколько картин маслом, их Тедди помнил еще с детства. На одной – избушка на фоне осеннего пейзажа. На другой – плачущий малыш, стекающие по его щекам капли больше похожи на бриолин, чем на слезы. В детстве его удивляло, почему этот малец не высморкается или хотя бы не вытрет лицо рукавом.
Отец протянул ему спички.
– Izvoli [15] .
Тедди прикрыл глаза и увидел перед собой мамино лицо. Кожа у нее такая гладкая, а глаза так радостно сияют. Но когда она моргнула и подняла взгляд на него, их выражение изменилось. Беспокойство, страх.
Может быть, она уже тогда догадывалась, что из него выйдет. Во что он ввяжется.
Он зажег свечу.
– Помнишь, как она за тобой ухаживала? – спросил отец.
– О чем ты?
– У тебя был отит, а она сидела у твоей постели.
15
Прошу (серб.).