Вираж бытия
Шрифт:
– Едко, – фыркнул Брусилов, который входил в число наблюдателей комиссии. О том, что Фрунзе недолюбливал Драгомирова и все его возню с наполеоновскими войнами он прекрасно знал. Но помалкивал на эту тему. Тут же не сдержался.
– Алексей Алексеевич, а как еще это назвать?
– И как это связано с тем, что вы занимаетесь вот этим всем? – не давая Брусилову ответить, спросил Троцкий.
– К Империалистической войне Россия подошла с самым слабым и негодным комсоставом. И вытягивала в основном на личных качествах бойцов. На их природной стойкости. Но обстоятельства изменились. Мы победили в
– Мама? – хохотнул Слащев.
– Мама мне посоветовала что-то дурное? – вопросительно выгнув бровь, осведомился Фрунзе.
– Нет-нет. – примирительно замахал он руками. – Просто прозвучало смешно. Ее совет очень здрав. Моя мне тоже самое советовала.
Лев Давидович пожевал губы.
О чем-то подумал.
И кивнул, произнес:
– Да, пожалуй, это здравый аргумент.
– И в то время, Лев Давидович, когда мы самоотверженно работаем на благо Союза и трудового народа, у нас в партии есть масса лентяев, которых батогами в школу не загонишь. В нашу юность нужно было постараться, чтобы учиться. Выгоняли, если происхождение не то. А сейчас – иди. Но нет. Не хотят. Думают, что всему уже научились. Вот я и предлагаю нам с вами, товарищи, сообща нарезать в их мозгах нарезы. Спасать их. А то ведь превратятся в тунеядцев, трутней и приживалок на теле партии.
Троцкий одними глазами усмехнулся, прекрасно поняв намеки. А потом возражать не стал.
На этом они и разошлись.
Фрунзе к себе в наркомат. Остальные кто куда.
Добрался.
Сел в кресло.
Отхлебнул сладкого чая.
Откинулся на спинку.
И закрыв глаза, прислушался к ощущениям.
Ничего.
Только что он закрыл «кейс», получив свидетельство об окончании полного курса военного училища. И ничего. Никаких эмоций. Разве что какое-то едва заметное облегчение. Словно на всякий случай на дорожку в туалет сходил без особого желания.
Теперь оставалось только ждать.
Журналисты, которых он пригласил, должны отработать и спровоцировать общественную дискуссию. А тут еще не смогут игнорировать в ЦК.
Но отдохнуть, предаваясь фантазиям наркому не дали…
Стук в дверь.
– Кто там?
– Михаил Васильевич, там пришел режиссер. Хм… Эйзенштейн. Сказал, что вы ему назначали. Хотя в записях этого нет.
– Он один?
– Нет. С ним много людей.
– Приглашай…
И он пригласил.
В результате в кабинет Фрунзе набилась целая толпа. Всем стульев не хватило. Кто-то остался стоять.
Эйзенштейн очень заинтересовался возможностью снять масштабные батальные сцены за счет армии. И постарался не просто выполнить просьбу наркома, но и перевыполнить…
Ядром этой «гоп-компании» были представители акционерного общества «Пролеткино». Довольно специфическая организация, созданная в 1923 году для нужд просвещения широких масс, посредством создания кинокартин производственного, научного, художественного характера и так далее. А также организации передвижных кинопоказов в рабочих районах, деревнях и армейских частях. Ну и так далее.
Так
Однако занималась по сути только художественными фильмами. Причем весьма и весьма специфическими. Прям ошпаренными на всю голову по содержанию. Нет, конечно, снимали они и хроники. Но такие себе. Из-под палки. На отвяжись. И Фрунзе изначально с ними связываться не захотел, ибо выглядели они намного хуже, чем весьма одиозный Эйзенштейн.
Но тот их привел.
В полном составе всех наиболее выдающихся представителей. Тут был и Ханжонков, и Мейерхольд, и другие. И они были готовы на все. Потому что 11 мая сего года в ходе ревизии выяснилось, что их компания задолжала 800 тысяч рублей. И, по сути, она банкрот. Более того, совет акционеров даже распорядился начать свертывать производство… А тут такое интересное предложение – снимать короткометражные учебные фильмы для армии.
И не только фильмы, но и диафильмы с мультфильмами.
Не занимались этим?
– Мы справимся! – уверенно произнес Ханжонков. Что, впрочем, не вызывало доверия у наркома. После того, что они там наснимали, верилось в это с трудом.
Но не «Пролеткино» единым.
Эйзенштейн сюда притащил и художников для изготовления плакатов учебного и агитационного толка, и фотографов-документалистов, и даже нескольких поэтов для сочинения сочных лозунгов и высказываний на плакаты. Среди которых особенно выделялся Маяковский и коллектив Кукрыниксов.
– Ох… – только и выдохнул Михаил Васильевич.
Этого было даже больше, чем то, на что он рассчитывал. Пришлось сразу нагружать. Сразу ставить задачи и утрясать ориентировочные бюджеты. В принципе именно бюджеты их всех и интересовали. Исключая, вероятно, Маяковского, который, как знал Фрунзе, всегда мечтал служить в армии и воспринимал это, среди прочего, как свой шанс…
Засиделся нарком с ними допоздна. Совсем запамятовав, что дома его ждали мама с детьми. Весь день так и прождали. Хотя он собирался пораньше уйти, ибо каких-то срочных дел не предвиделось.
– Ты задержался, – произнесла мать, кивнув на накрытый стол. Чай. Сладости. И прочее.
Дети к ним так и не притронулись. Ждали отца.
– Дела. – виновато потупившись, ответил Фрунзе. Ему действительно было неловко.
Сели.
Начали празднично ужинать.
Но просидели недолго. Дети хотели спать и постоянно зевали. Даже сладости их не радовали.
– Папа, а ты расскажешь нам сказку на ночь? – поинтересовалась дочка.
– Да! – воскликнул сын. – Сказку!
– А какую?
– Какую мы еще не слышали. А то бабушка уже по несколько раз нам их повторяет. Они хорошие. Но мы хотим что-то новенькое.
Михаил Васильевич несколько опешил и завис.
У него никогда не было детей и практики рассказывать сказки он не приобрел. Да и не знал ни одной. Воспоминания же самого Фрунзе были крайне скудными. Видимо это была не та часть его личности, которая сохранилась при вселении.
Несколько секунд помедлив, он начал рассказывать то, что первым вспомнилось:
– Жил-был в глубине карельских лесов маленький паровозик, который верил в себя. И вот однажды ему поручили доставить винтовки и боеприпасы на плацдарм, который обороняли красноармейцы. И вот он отправился на задание…