Вираж судьбы
Шрифт:
"Куда ж подевалась Галя?" – грустно пытался вспомнить несчастный Иван Петрович. Может у соседки? Она часто сериалы с ней смотрела. Или на даче? Вчера вечером был разговор про какие-то планы… Но по телевизору как раз шли новости. Муж ничего не слышал, хотя честно кивал и поддакивал жене. Галя гундела-гундела, и скрылась с глаз, слава тебе господи. И почему женщины так много говорят, выражая простые мысли?!
Чувствуя себя последним глупцом и ощущая трепет митрального клапана, готового вот-вот порваться, Иван Петрович вспоминал Галины блинчики с мясом и аромат ее фирменного травяного чая. Они с женой долго и почти счастливо прожили вместе двадцать три года. В постоянных придирках и полном взаимонепонимании. Два взрослых сына стали врачами, дочь вышла замуж и уехала в Швецию. Все бы хорошо, если бы Галя оказалась дома именно сейчас, именно в нужный момент, а не когда ей вздумалось…
Сначала Иван Петрович сильно злился на Галю, потом он проклинал водителя опеля, ударившего вчера его тойоту. А просидев на ступеньках возле двери сорок минут, он возненавидел самого себя за оставленные в кабинете ключи.
А еще через час он вспомнил – вчера вечером жена от него ушла! Вот так бывает – закрутился, заработался и забыл.
Седьмая голова
Света сидела на подоконнике и смотрела в окно. Внизу сквозь раму слегка поддувало – окна они с мамой никогда не заклеивали, боялись духоты. Если в дом не попадало хоть немного морозной свежести, Свету мучила астма. Лучше кутаться в десять кофт, чем задыхаться.
За стеклом бушевала метель. Миллионы бестолковых снежинок метались в разные стороны, спасаясь будто бы от страшного чудовища. Что за чудовище? Почему они его боялись? Света смотрела на метель и размышляла об этом. Скорее всего, снежинки чувствовали, что скоро их расплавит безжалостным горячим теплом некое существо о семи головах. Люди называли его нежным именем Весна!
Идея семиголовой весны оказалась интересной. Света за двенадцать лет своей жизни ни разу не представляла весну такой чудной. Она принялась размышлять дальше…
Из одной головы бьет водопад. Это символ новизны, символ движения. Из другой – прорастают зеленые ветви дерева, на котором распускаются ароматные цветы. Это символ жизни. Из третьей головы льются звуки – многоголосые песни о любви. Птичьи трели переплетаются с криками зверей. Четвертая голова словно прожектор освещает, жжет, пронизывает все горячим тепловым потоком, солнечным светом. Пятая голова декламирует стихи, подбирая рифмы и воспевая обновление в природе.
Пока Света думала про шестую голову монстра по имени Весна, кто-то позвонил в дверь. Ей ужасно не хотелось покидать подоконник и отвлекаться от наблюдения за мартовскими снежинками. Но пришлось себя заставить – вдруг что-то важное?
– Здравствуйте! Вы Светлана?
На пороге стоял почтальон в синей куртке с бейджиком "курьер Иванов".
– Да. Но у нас тут две Светланы. Вам какую?
– Мне Серову.
– Я Серова! – Света почувствовала трепет в сердце, наверное пришла посылка от папы.
– Тогда вот, – курьер протянул ей уведомление о бандероли и ручку, – распишитесь.
Света расписалась в потрепаной тетрадке почтальона, вежливо вернула ручку, просияв от радости и одаривая курьера Иванова весенней улыбкой, отобранной у всех семи голов странного чудища, и захлопнула дверь.
Шестая голова весны конечно была винтом почтового вертолета! Папа всегда присылал весной на Светин день рождения подарки! В прошлом году – шапку из песца, в позапрошлом – настоящие оленьи пимы.
Папа работал геологом на крайнем севере. Уже три года он не приезжал сам, а только присылал письма и подарки на день рождения. Дочке Свете весной и жене Свете осенью. Писал, что плохо с транспортом…
Света снова устроилась на подоконник и прижала почтовый документ к сердцу. Она подумала, что седьмая голова Весны – это голова северного оленя с ветвистыми рогами, смешными оттопыренными ушками и грустными глазами…
Метель за окном близилась к затишью. Снег стал мокрым и тяжелым, медленно превращаясь в дождь. Света не знала почему, но тоже стала плакать, как и несчастная зима, за которой гналась по пятам семиголовая дикая Весна…
Вечером пришла с работы мама. Света похвасталась уведомлением о посылке. Мама нежно погладила дочку по рыжим, как у отца, волосам и сказала: "Слава Богу. Значит, у него там все в порядке." Она уже третий год боялась сказать дочке самое главное… Что отца больше нет.
Лампа
Аркадий Иванович очень любил свою настольную лампу. Просто мания какая-то. И началось-то с пустяка – подарила на день рождения дочка. Принесла, из коробки достала и водрузила на стол, будто кубок победителя турнира по прыжкам в высоту. Аркадий Иванович поругал Татьяну за бессмысленные растраты, да и взял подарочек.
Не сразу он лампу эту оценил, совсем не сразу. Сначала выжидал, игнорировал, словно инородный предмет, словно соседку Людмилу из двенадцатой квартиры, что ему проходу не давала, все женить его на себе мечтала, как "обделенного женским вниманием вдовца с квартирой". Она ему внимание, он ей метры! Ха, разбежалась… Вдовцом Аркадий Иванович помирать собирался. Решено и точка.
Лампа оказалась вполне интеллигентной и не навязывала себя вовсе. Пристроилась скромно на углу письменного стола и молча поглядывала в окошко. Погодой интересовалась, нет ли дождя. А хозяин лампы читал подле газетку и чаек тянул из кружки. Его погода не волновала совершенно.
Так и присматривались друг к другу с месяц. А потом вдруг будто стукнуло чем Аркадия Ивановича. Принял ее как родную. Принялся рассказывать ей по вечерам про военную молодость, про жену Галюшку, про умершего в детстве сыночка Борюню. Все выкладывал ей до донышка, до слезинки последней. А лампа вежливо слушала, не моргая, не отвлекая ничем. Слушала и думала – сколько же горя люди в себе прячут… Ей становилось немного совестно, что в ее настольности не было ничего трагического, одни только дождики за окошком.
Две Маши и одна Вера
Они лежали рядом. Маша и Маша. Две Маши рожали в одной предродовой, одновременно корчась в затяжных и болезненных схватках. Изредка к ним подходила сонная недовольная акушерка Вера, чтобы измерить сердцебиение плодов. Уползая обратно в недра своей теплой берлоги, таившейся за белой пластиковой дверью, Вера бурчала: «Рано еще!» А добравшись до родильной кровати в соседнем пустом родблоке и прикрывая покрасневшие – то ли от ночного бдения, то ли от слез – глаза, она добавляла: «Рожать не умеют, а все туда же…»