Вираж судьбы
Шрифт:
– Конечно, она платит за свое пребывание немалые деньги, но все же держать ее просто так, без всякой надежды на благополучный результат опасно для средней ежеквартальной вынашиваемости патологической беременности в отделении, – главный врач, стройная высоколобая брюнетка южных кровей Мариэтта Владимировна, строчила на листе с крупным черным заголовком "Заключение" одно длинное слово за другим , объясняя коллегам ситуацию.
Инна вошла и молча присела на краешек ожидавшего ее стула. В голове пронеслась мысль – вот он, Страшный суд, список грехов и приговор на вечные мытарства.
– Инна Викторовна, мы тут посоветовались с коллегами, – Мариэтта многозначительно глянула на Светлану Павловну – лечащего врача Инны, простоватую полную блондинку с задорным пионерским хвостиком на затылке, стянутым вычурно-розовой резинкой. Та перехватила инициативу…
– Да. Инна, мы посмотрели твои анализы, еще раз посмотрели все УЗИ, и решили, что дальше смысла нет… Понимаешь? – светлана, почти ровесница Инны, подошла и сочувствующим жестом погладила свою подопечную по холодной влажной руке, – Ничего не меняется, к сожалению. Отслойка плаценты все равно есть и она не уменьшается.
– А сердцебиение? – устало спросила ее Инна.
– Сердцебиение хорошее, Инночка, хорошее! – с радостью зацепившись за единственный хороший показатель в море удручающих, улыбнулась Светлана.
– Челеби Гасанович, сообщите нам ваши соображения? – намекая на завершение беседы, сказала Мариэтта Владимировна, умоляюще посмотрев на широкоплечего спортивного узиста с теми же южными нюансами в чертах лица.
– Шансы есть, – глухо процедил узист, уставившись в окно отсутствующим скучающим взглядом. Ему хотелось скорее дойти до своего кабинета и отпустить полсотни томящихся там пациенток. Половина из них пришли со стороны по записи за хорошие деньги.
– Итак, Инна Викторовна, – довольно жестко подвела черту Мариэтта, поправив для уверенности сложную прическу, сооруженную неизвестно когда и неизвестно кем, учитывая, что рабочий день начался в семь утра, – Мы сделали все зависящее от нас, мы прекратили кровотечение и снизили риск. Дальше вам нет смысла продолжать лечение в стационаре. Мы настоятельно предлагаем вам перейти на амбулаторный вариант сохранения вашей беременности.
Инна мысленно пыталась переводить речь Мариэтты на нормальный человеческий язык.
– Вы меня выписываете?
– Не совсем так, – с легким раздражением пояснила главная, – мы вам рекомендуем уйти под подписку.
– Подписку? Не понимаю…
– Мы не имеем права выписать вас с такими анализами и такими результатами узи, деточка, – чуть повысив тон, и чуть больше раздражившись, нервно поглядывая на золотые наручные часики, сказала Мариэтта.
– Тогда, значит, я остаюсь? – прорываясь сквозь туман своего горя и проникая в смысл слов, не могла понять ничего Инна. Она чувствовала себя отупевшей и больной собакой, которой все время колют морфий, а потом не позволяют спать.
– Инна, тебе лучше побыть дома, понимаешь? Попьешь дюфастончику, ношпочки, родные стены, понимаешь? Авось, все обойдется. Ну чего тебе тут торчать столько? Тебе нужен покой, привычная обстановка, муж родной под боком. Напишешь нам расписку, что уходишь по собственному желанию под свою ответственность и все. Это просто формальность… – Светлана гладила ее по плечам, присев перед ней на корточки и ласково уговаривала, успокаивала, усыпляла надеждами. Инне показалось, что та вполне искренне желает ей чего-то хорошего, чего, к сожалению, не приходится ждать.
Инна, наконец, поняла, чего от нее хотят. Было уже все равно. Анестезия, купирующая душевную боль, а вместе с ней и любые иллюзии, и черные и белые, помогала ей держаться в рамках объективной реальности и не сходить с ума. Она спокойно подошла к столу и написала под диктовку Мариэтты все, что надо. Легким росчерком поставила автограф и ушла собирать вещи.
– Бедная девочка, – прошептала ей вслед Светлана.
– Выкинет и думать забудет, – констатировала Мариэтта, подкалывая расписку к карте.
– Ну, я пошел, – расслабив лицо, словно артист после спектакля, сообщил узист, уверенно двигаясь к выходу.
Оля спрыгнула с кровати от удивления, забыв про свою двойню.
– Выписывают? Они сбрендили что ли? Может, ты их не так поняла?
– Нет. Все верно, выписывают. Сказали, надо в родных стенах с мужем и все такое…
– Я бы не ушла, на твоем месте. Мало ли, что они там советуют. Это твоя беременность, твой ребенок, твоя жизнь! Поняла? – Оля была вне себя от негодования. Она нервно чистила очередной мандарин.
– Я устала, Оль. Домой хочу, – безжизненным голосом сказала Инна и улыбнулась, глядя на горку чищенных мандаринов, выросшую за несколько минут на Ольгиной тумбочке.
– Смотри, подруга. Эти твои интеллигентские нюансы им до одного места. Имей в виду. Если стукнешь по столу кулаком, никуда не рыпнутся. Будут сохранять, как миленькие. Мариэтта эта свое одно место твоими выписками прикрывает, вот и все.
– Мне все равно, Оль. Я просто не могу больше. Пусть будет, как Бог даст.
Инна достала из ящика тумбочки маленькую икону Божией Матери "Помощница в родах", поцеловала ее уголок и перекрестилась.
– Знаешь, бывают моменты, когда никто не поможет, кроме Него, – проникновенно и задумчиво сказала Инна, прижимая к себе икону и светлея лицом. Ей как будто открылась истина, на нее откуда-то снизошла уверенность.
Оля подошла к сидящей на кровати Инне, обняла и заплакала. А Инна прислушивалась к ее животу. И слезы ее впитывались в мягкий домашний Олин халатик.