Виргинцы (книга 1)
Шрифт:
Это было до того, как ваша бабушка обзавелась теми серьезными взглядами, которыми славилась, когда доживала свой век в Бате, до того как она остепенилась, а полковник Тибболт женился на мисс Лай, дочери богатого мыловара. Когда ее милость была молода, она кружилась в том же вихре удовольствий, что и весь высший свет. В ее доме на Хилл-стрит по вечерам в среду и воскресенье ставилось не менее десяти карточных столов (исключая то недолгое время, когда двери Раниле были открыты и в воскресенье). Каждый вечер она играла в карты по восемь, девять, десять часов. Как и весь свет. Она проигрывала, она выигрывала, она мошенничала, она закладывала свои драгоценности - и кто знает, чего бы еще она ни заложила, лишь бы найти средства продолжать игру. А дуэль после ужина в "Голове Шекспира" в Ковент-Гардене между вашим дедом и полковником Тибболтом, когда они обнажили шпаги и скрестили их без свидетелей, если не считать сэра
А потому, если Гарри Уорингтон ездит в Ньюмаркет на октябрьские скачки и проигрывает там свои деньги или приумножает их, если он пирует с друзьями в "Голове Шекспира" или в "Голове Бедфорда", если он обедает у Уайта, а потом играет в макао или ландскнехт, если он дерется на кулаках с ночным сторожем и попадает на съезжую, если он на краткое время превращается в повесу и шалопая, я, зная слабость человеческую, ничуть не удивляюсь и, памятуя о собственных недостатках, не собираюсь быть неумолимо строгим к недостаткам ближнего моего. В отличие от мистера Сэмпсона: тот в своей часовне в Лонг-Акре свирепо бичевал порок, не давал пощады Греху, яростно поносил Божбу в самых крепких выражениях, повергал Пьянство ниц и попирал ногой бесчувственную скотину, валяющуюся в канаве, обличал Супружескую Неверность и побивал ее камнями нескончаемой риторики - а после службы шел обедать в "Звезду и Подвязку", варил пунш для Гарри и его приятелей в "Голове Бедфорда" или садился играть в вист на квартире у мистера Уорингтона, а может быть, у лорда Марча, - короче говоря, там, где мог найти ужин и избранное общество.
Однако мне часто кажется, что на лондонскую жизнь мистера Уорингтона я, возможно, смотрю с той суровостью и придирчивостью, с какой вообще отношусь к нему, - ведь его поведение не вырвало у меня ни единого слова добродетельного негодования, а если оно не было предосудительным, то я, бесспорно, слишком уж к нему строг. О Правдивость, о Красота, о Скромность, о Благожелательность, о Чистота, о Нравы, о Краснеющая Стыдливость, о Слащавость - с больших, только с больших букв пишу я ваши славные наименования! О Чопорность, о Жеманство! Как посмею я сказать, что молодой человек был молодым человеком?
Несомненно, милая барышня, я черню мистера Уорингтона в свойственной мне бессердечной манере. И в доказательство - вот письмо из уорингтоновского архива от Гарри его матушке, в котором нет ни единого слова, позволяющего заподозрить, будто он вел тогда бурную жизнь. А подобное письмо от единственного сына любящей и образцовой родительнице, конечно же, содержит одну только правду.
"Бонд-стрит, Лондон,
25 октября 1756 года.
Милостивая государыня!
Я беру перо, дабы сообщить, что ваше досточтимое послание, прибывшее 10 июля с виргинским пакетботом, было переслано сюда нашим бристольским агентом и благополучно получено, и я восхищен, что виды на урожай столь хороши. Туллий говорит, что сельское хозяйство есть благороднейшее из занятий, и как прекрасно, когда оно еще и прибыльно.
Со времени моего последнего письма с Танбриджских вод случились одно-два прившествия {* Это слово раза два подскабливалось перочинным ножичком, но оставлено в таком виде, несомненно, к полному удовлетворению его творца. (Прим. автора.)}, о которых мне следует известить мою досточтимую матушку. Наше общество разъехалось оттуда в конце августа, с началом охоты на куропаток. Баронесса Бернштейн, чья доброта ко мне оставалась неизменной, отбыла в Бат, где обычно она проводит зиму, сделав мне весьма приятный подарок, банкноту в пятьдесят фунтов. Я поехал обратно в Каслвуд верхом с преп. мистером Сэмпсоном, чьи наставления нахожу безценишими, и моей кузиной леди Марией {** Не диктовал ли преподобный Сэмпсон эту часть письма? (Прим. автора.)}. По дороге я посетил моих добрых друзей, полковника Ламберта и его супругу в Окхерст-Хаусе, и они посылают моей досточтимой матушке сирдешные поклоны. С грустью узнал, что младшая мисс Ламберт хворает и ее родители очень встревожены.
В Каслвуде, как ни печально, пребывание мое было кратким из-за ссоры с кузеном Уильямом. Этот молодой человек наделен необузданными страстьями и, увы, привержен горячительным напиткам, и уж тогда совсем перестает сдерживаться. Мы поспорили по пустякам, из-за лошади, разгорячились, и он хотел нанести мне удар, чего внук моего деда и сын моей досточтимой матушки снести не мог. Я тоже ударил, и он повалился на пол, и его почти бесчувств отнесли в спальню. Утром я послал справиться о его здоровье, но, не получив от него больше никаких известий, отправился в Лондон, где и нахожусь с тех пор почти безотлучно.
Зная, что вам будет приятно, если я побываю в Кембриджском унирсете, где учился мой дорогой дедушка, я недавно отправился туда в обществе некоторых моих друзей. Мы ехали через Хартфоршир, и я спал в Уэре на знаменитой кровати. В Кембридже как раз начинались занятия. Я видел студентов в мантьях и шапочках и съездил посмотреть знаменитое Ньюмаркетское поле, где как раз устраивались скачки - лошадь моего друга лорда Марча Ключица от Резака пришла первой и выиграла большой приз. День был очень интересный - жоккеи, лошади и все прочее. Нам дома такое и не снилось. Парри заключались направо и налево, и богатейшие вельможи тут якшаются со всяким сбородом и все бьются об заклад друг с другом. Кембридж мне очень нравится, и особенно часовня в Кинг-Колледже с ее пышной, но изячной готтикой.
Я выезжал в свет и был избран членом клуба у Уайта, где познакомился с самыми знатными джентльменами. Среди моих друзей назову Рокингема, Карлейля, Орфорда, Болинброка и Ковентри - они все лорды, и меня с ними познакомил милорд Марч, про которого я уже писал раньше. Леди Ковентри очень красивая женщина, но худая. Все дамы тут красятся, и старые и молодые, так что если вы с Маунтин и Фанни хотите быть совсем по моде, мне надо будет прислать вам румяна. И тут все играют в карты - в каждом доме на каждом званом вечере ставится восемь, а то и десять карточных столов. Плохо только, что не все играют честно, а иные так и не расплачиваются честно. Ну, и мне тоже приходилось садиться за карты, и я своими глазами видел, как некоторые дамы без всякого стеснения забирали все мои фишки!
Как-то на днях мой друг мистер Вулф, когда его полк, двадцатый полк, был на смотру в Сент-Джеймском парке, сделал мне честь представить меня его королевскому высочеству главнокомандующему, и он был со мной очень милостив. Такой толстый веселый принц, простите мне мою вольность, а его манера держаться напомнила мне злосчастного генерала Брэддока, с которым, на свое горе, мы познакомились в прошлом году. Когда ему назвали мою фамилию и сообщили, что милый Джордж участвовал в злополучном походе Брэддока и пал на поле брани, он долго со мной разговаривал - спрашивал, почему такой молодой человек, как я, не служит. И еще, почему я не поехал к прусскому королю, великому полководцу, чтобы принять участие в одной-двух кампаниях: ведь это же было бы лучше, чем шляться в Лондоне по раутам и карточным вечерам. Я сказал, что с радостью поехал бы, но что я теперь единственный сын и, хотя матушка на время меня отпустила, мое место с ней в нашем виргинском поместье. Генерал Брэддок, сказал его высочество, писал сюда о преданности госпожи Эсмонд, и он будет рад быть мне полезным. Потом мы с мистером Вулфом были приняты его высочеством в его резиденции на Пэл-Мэл. Мистер Вулф, хотя он еще совсем молод, служил во время шотландской кампании под командой его высочества, которого мистер Демпстер у нас дома так горячо любит. Да, конечно, он был излишне суров, если только можно быть излишне суровым с мятежниками.
Мистер Дрейпер перевел половину ценных бумаг, принадлежавших моему покойному папеньке, на мое имя. Вторая же половина должна оставаться в ведении душеприказчиков, пока вне всяких сомнений не подтвердится наша горькая потеря, а я бы правую руку отдал, лишь бы она не подтвердилась. Ах, милая матушка! Не проходит дня и даже часа, когда бы я не вспоминал о нем. Я часто сожалею, что его тут нет со мной. Мне кажется, что я становлюсь лучше, когда думаю о нем, и был бы счастлив, ради чести нашей семьи, если бы ее здесь представлял он, а не