Висельник и Колесница
Шрифт:
– Правила установлены свыше, барин. Люди не вольны их нарушить.
Внезапно послышался крик мальчишки, ненамного опередившего остальных.
– Чего орёшь, Цынцари?! – возбуждённо спросил граф. – Неужто, обнаружил лаз под землю?!
Плешка сидел на корточках и призывно махал рукой. Американец спешился и первым подбежал к цыганёнку. Тот поднял голову и сказал:
– Тащили ладавав[167].
В этом месте копыта хорошо потоптались. И не только копыта – рядом присутствовали человечьи следы. Значит, всадники спешились. Цыганёнка же в наибольшей степени заинтересовала широкая колея в снегу. Ткнув в неё пальцем, Плешка повторил:
– Тащили ладавав.
– Картошку, что ли, украли? – пробормотал Толстой зло. Как всегда, все непонятное выводило его из себя.
– Что там такое? – спросил, идущий позади Максим.
– Да будто мешок с картошкой волокли, – ответил Американец. – Или с репой…
– Не-е, барин, тут не мешок волокли, а человека. И пока волокли, тузили немножко сапогами, – пояснил баро.
– Сам разберусь, – буркнул граф, – ага, дальше злополучный мешок, похоже, встал на ноги, потому как колеи уже не вижу, зато добавилась новая нить следа, с не в пример частыми шажочками.
В лесу быстро темнело. Вокруг вставали тени причудливо изогнутых стволов. Света ещё вполне хватало, чтоб смотреть под ноги, но Максим, тем не менее, приказал баро зажечь фонарь.
Следы привели к небольшой поляне, посреди которой возвышалось одинокое рассохшееся дерево, подобное южной ильме. Снег жался к этому дереву, будто щенок к суке; клочья белого мха висли на изгибах тонких длинных веток. А крепкие верёвки прочно удерживали привязанного к стволу обнажённого человека.
Зрелище представилось сомнительной приятности: человек был весьма стар. Длинные седые космы, сильно разбитое лицо, в которое уже дышит смерть, болезненно вздутый живот, сведенные морозом пальцы на руках и ногах, сморщенная мошонка. Картину довершали острые ключицы, которые, казалось, вот-вот прорвут полупрозрачную дряблую кожу.
– О, – почти не раскрываясь, произнесли распухшие губы старика, при этом пол лица свело от напряжения. – О, miles gloriosus! Salvete, miles gloriosus![168]
«Голый полумёртвый старик, разговаривающий на латыни», – Максим ожидал от таинственных следов большего.
– Сальвете-сальвете, – первым опомнился Американец. – Говорящая мумия, вот же черт! Давай, Вождь, подсоби! Распутаем это чудо Египетское!
Старика заметно затрясло, а Толстой принялся кромсать веревки саблей, приговаривая:
– Ничего, ничего! Сейчас тебя соберем! Обогреем, накормим, потом спросим, кто таков, да за что тебя так! Если и правда, гад какой – назад привяжем! Да не трясись, дед, шучу я!
– А, может, и нет, – пробормотал граф, сорвав последние путы и рывком поднимая старика.
Виорел Аким скинул с себя полушубок и, укутав обнажённое тело, легко закинул на плечо.
Крыжановский, покуда другие возились с найденышем, оглядывался вокруг.
– По-моему, Максимус, напрасно ты надзираешь за призраками. Эх, знать бы, что за старец? И отчего его к дереву привязали? Но пока сможет говорить…, – Толстой взобрался на лошадь.
– Увы, костёр не разведёшь, до замка рукой подать, увидят. Однако надо бы побыстрее деда в чувство привести, – забеспокоился Крыжановский.
– Это как же? Уши, что ли, начать резать?
– У меня коньяк есть, – скривился от неприятного воспоминания Максим. – И у дядьки Леонтия, знаю, завалялась пузатая! Как думаешь, не загубим старичка жгучей влагой?
– Смерть от коньяка?! Пожалуй, в пользу таковой я бы даже пересмотрел видение собственной желаемой кончины, – совершенно серьёзно ответил граф.
До саней старика довезли живым. А там за него принялся дядька Леонтий. Он растёр посиневшее тело самогоном, обернул несколькими шубами и одеялами, а Максим влил в глотку спасённому изрядный глоток коньяку. Эти манипуляции оказали весьма благотворное действие. Дед порозовел и стал рассматривать своих спасителей прояснившимся взором. Солдат он оглядел мельком, зато на цыган взирал с невыразимым удивлением.
– Кто вы? – спросил по-французски Крыжановский.
Старик ничего не ответил, а только взглянул, словно огнём обжёг. Максим повторил вопрос на немецком. Ответа снова не последовало.
– Чёрт, латынь пробовать не стоит, её я знаю лишь немногим лучше польского. Теодорус, может, ты попытаешься объясниться с нашим другом? – отступился полковник.
– Ты ещё вождю предложи побеседовать со стариком на цыганском языке или Курволяйнену на финском, – возразил Толстой по-французски. – Нечего силы тратить – дедушка прекрасно нас понимает.
Старик перевёл взгляд на графа и, сплюнув кровью, шепеляво сказал:
– Да, я француз. И усматриваю иронию в том, что меня спасли от смерти русские. Ведь я ваш враг, по крайней мере, был им, пока мне не выбили зубы.
– А что, дед, даже русское наречие тебе известно? – Поинтересовался Максим.
Француз скривился, то ли от страданий, то ли ему не понравилось обращение «дед».
– Александр Ленуар, – представился он. – Учёный, знаток древностей. Русский язык не особо понятен, но он созвучен известному мне славянскому, и некоторые фразы разобрать могу.
Ответные представления дворян старика нисколько не удивили – по крайней мере, никаких вопросов не последовало.
– Ты, Максимушка, помнится, пленного заполучить хотел? – весело подмигнул Американец. – Видно, сие желание услышано свыше. Вначале накормим страдальца, а там уж допросим по всей форме. Готов держать пари: сей убелённый сединами муж может поведать нам немало занимательного.
Аппетит у Ленуара оказался отменный. Он преспокойно умял краюху чёрствого хлеба, при этом проявил такую прыть, каковая заставляла сомневаться в отсутствии у престарелого учёного зубов. Судьбу хлеба также разделили увесистый кусок копчёного окорока и два солёных огурца.
– Господин Ленуар! – не терпящим возражений тоном начал Максим, лишь только француз отряхнул от крошек бороду. – Без сомнения, после перенесённых страданий вам необходим покой. Тем не менее, его мы предоставить не в силах – уж не взыщите. Есть ещё кое-кто, нуждающийся в спасении…, поверьте на слово, время не терпит, а потому извольте отвечать на вопросы. Не из страха перед расправой, ибо мы не воюем с нонкомбатантами[169], но из чувства благодарности. Согласны?