Вишнёвое дерево при свете луны
Шрифт:
— Кто это? — спросила я.
— Хизергиль. У неё нет ни отца, ни матери. Бабушка больная лежит в постели, дед управляется по дому. Эта коза — их кормилица.
С правой стороны стояли очень высокие ели. Там же, на маленькой полянке валялся огромный камень. «Как могла подняться эта Дуруджа так высоко и кто прикатил сюда эту глыбу?» — подумала я.
Хизергиль с разбегу вспрыгнула на камень и на миг, как изваяние, замерла. Коза тоже подбежала к подножию камня, заблеяла, но на камень не взобралась.
— Поднимайся, поднимайся ко мне! —
Коза подняла передние ножки и попыталась взобраться на каменную глыбу, скользя копытцами…
Тем временем мы продолжили свой путь.
Подошли к плетёной изгороди. За оградой красные яблоки алели в зелёной листве. Приятный аромат распространялся вокруг. Не сговариваясь, все перелезли через ограду в сад. И я перелезла, но косой зацепилась за изгородь, и это мне показалось плохой приметой.
— Интересно, где же Панкиса? — спросил кто-то.
— В башне, наверное, дрыхнет.
Только мы успели наполнить яблоками свои карманы и пазухи, в траве что-то прошмыгнуло. Все сломя голову бросились через ограду.
Я оглянулась, но никого не увидела. И тут же услышала шаги и чьё-то тяжёлое дыхание. Между деревьями показалась овчарка. Я не испугалась, но всё же затаилась. Овчарка обежала вокруг, подошла ко мне, обнюхала, осмотрела меня и удалилась.
К забору я подошла не спеша, перепрыгнула и увидела: ошеломлённые мальчишки и девчонки стояли на улице, одни руками закрыли глаза, другие облизывали пересохшие губы, а некоторые от страха присели на корточки, прижав ладони к щекам: ой, что, мол, будет! Оказывается, они знали злой нрав собаки. Она могла кинуться на любого. И ни за что никому не вырваться из её пасти. Потому так и испугались мои друзья. Краденые яблоки рассыпались по земле.
Вечером клялись и божились в нашем квартале все.
— Нет, дорогой мой, моего там не было! — ударяла руками по коленям полная женщина.
— Ты что, с ума сошёл! Что там потерял мой ребёнок? — кричала другая.
— Панкиса, убирайся, не то хуже будет! — грозила третья.
Панкиса подошёл и к нашему дому. Поднялся по лестнице короткими шажками и уставился на отца, прищурив левый глаз. Я прижалась к столбу балкона.
— Что с тобой, Панкиса, и чем ты встревожен, сын мой? — спросил отец с улыбкой.
— Дело в том, — ответил Панкиса, — что твоя девочка обворовала мой сад… Вот эти все твои соседи отказываются — нет, не мой, нет, не моя… — проглотил слюну Панкиса, будто в горле кусок застрял, потом он затих. — Вот твоя действительно была! — Он ударил кулаком свою узкую худую грудь. — Собаку пустил, а она и хвостом не шелохнула, эта проклятая, вот!.. Как ты думаешь, что всё это значит?
Худое лицо Панкисы выразило удивление. Папа подал ему стул:
— Присядь, дорогой друг, отдохни. Неужели эти девчонки и мальчишки столько тебе причинили ущерба, что ты так убиваешься?..
Опираясь на палки, вошли и соседи.
Панкиса сел на стул и покачал короткими ногами. Моргая узкими, без ресниц, глазами, он молча сопел.
— А ты сам никогда не таскал чужие яблоки? — неожиданно спросил папа.
— Как же нет? Аптрека, но… — Панкиса втянул голову в узкие плечи.
— Как же ты мог тогда погнаться за детьми из-за каких-то десяти яблок? И ещё говоришь, что собаку на них напустил. А если бы она разорвала кого-нибудь, тебе было бы легче от этого?
После слов отца соседи загалдели и стали угрожать Панкисе.
— Если они разорили тебя, то скажи, я за всех заплачу, — нахмурил брови отец.
— Нет, кацо… [4] — выпрямился Панкиса, — что за ущерб, какой там ущерб!.. Всё равно бы их воробьи склевали…
— Тогда будь здоров, мой Панкиса, и знай: если в своём саду ты ребёнка увидишь, не гони его. Если ребёнок яблоко сорвёт, ругать его за это не надо, он же маленький… А если малыш не сможет дотянуться до ветки, сам сорви для него, потом он это никогда не забудет. И то, что ты хороший, добрый, дети запомнят на всю жизнь…
4
Кацо — человек, друг.
Панкиса молча поднялся со стула. Женщины осыпали его насмешками. С позором покидал он нашу комнату, и постыдно звучали вслед ему слова моего отца:
— Твоя собака поступила на своём месте, как… человек!.. А ты на своём месте поступил, как…
Громкий хохот соседей заглушил голос моего отца…
Гвариса
Отец тихо встаёт на рассвете. Как только соберёт с вечера приготовленные охотничьи принадлежности, собаки внизу, в сарае поднимают гвалт.
— Почуяли, — говорит мама с постели.
Я вижу лицо мамы — она улыбается с закрытыми глазами. И отец улыбается. И я тоже начинаю улыбаться. А отец перекинет через плечо ружьё, опояшется патронташем, перекинет кожаную сумку за спину и в путь…
Мама эту сумку не любит, хотя она прочная — сшита из кожи дикого кабана. Однажды, оказывается, папин друг во время охоты не видел в кустах притаившегося моего отца (в листьях была видна только щетина кабана), подкрался (он думал, что это притих и замаскировался кабан) и только нацелил ружьё и хотел выстрелить, как на него напала папина любимая собака Гвариса…
«Гвариса спасла! — вспоминая об этом случае, любил повторять отец. — Гвариса спасла».
Теперь Гвариса ждала щенят, и папа боялся её брать на охоту. Но всё же, когда отец вышел за ворота, Гвариса сумела перепрыгнуть через забор, но так же скоро вернулась обратно.
Когда охотники возвратились, ещё не настали сумерки. Папа у задней калитки попрощался с ними и впустил собак во двор.
Я и мой брат вышли встречать отца, взяли у него патронташ и ружьё. Котэ снял со шнурка убитого зайца.