Витч
Шрифт:
XII
Максим быстро нашел Воронцовский проспект, шумный и грязный, как и большинство московских улиц, имевших несчастье быть выстроенными вне исторически-культурного центра столицы. Немного поблуждав среди уныло-облезлых новостроек в поисках нужного здания с несколько алгебраическим адресом: дом 6, строение 3, корпус 2, он наконец выбрел к многоэтажному блочному дому с обшарпанными стенами и уродливыми балконами, окрашенными в посеревший от копоти и времени голубой цвет, некогда,
Максим зашел под козырек подъезда и стал усиленно жать на кнопки большого черного домофона, набирая номер квартиры. На домофоне от руки было накарябано: «Свет, у вас что, код сменили?». Максима удивил не столько сам вопрос (почти философский в своей риторической безответности), сколько то, что он был написан белой несмывающейся краской — то есть, считай, на века. Что автоматически придавало ему статус вечного вопроса.
Максим довольно скоро оценил страдания писавшего сие послание к человечеству в лице некой Светки, ибо сколько ни жал на кнопки, домофон не подавал никаких признаков жизни. Тогда Максим дернул за ручки двери, которая, к его удивлению, просто открылась.
В лифте Максим ткнул кнопку восьмого этажа, приблизительно вычислив его по номеру квартиры, и, хотя обычно подобный метод давал погрешность в пару этажей, на сей раз он угодил точно куда и следовало. Причем понял он это сразу, как только увидел в углу лестничной клетки обитую потертой кожей дверь с медной табличкой: «Я. Блюменцвейг. Консультации по вопросам ВИТЧ».
Максим поискал глазами звонок, но, не найдя оного, постучал костяшками пальцев прямо по табличке.
— Кто там? — раздался знакомый и почти не изменившийся голос Якова.
— Это Максим Терещенко, — сказал Максим, чуть сгорбившись и уткнувшись губами в солоноватый металл замочной скважины. — Я звонил…
В ту же секунду что-то щелкнуло, и Максим невольно отпрянул. Перед ним стоял мужчина лет шестидесяти. На нем были джинсы и мятая темно-синяя рубашка с закатанными рукавами.
«Боже, — подумал Максим, разглядывая мужчину, — неужели и я так постарел?»
— Проходи, — близоруко щурясь, сказал Блюменцвейг, отходя в сторону и пропуская Максима в квартиру. — Да не разувайся. Проходи прямо в кабинет.
Максим пошел наугад по коридору, не очень понимая, где тут кабинет.
— Налево, налево, — засуетился Блюменцвейг, почти обгоняя Максима.
В маленькой комнате, которую Яков именовал кабинетом, было светло и уютно. Солнечный луч, пробиваясь сквозь неплотно зашторенное окно, ложился на потертый паркет, придавая обстановке почти церковную умиротворенность. В одном углу стоял стол. В другом небольшой диван. По всему периметру комнаты находились полки с книгами.
Блюменцвейг с некоторым опозданием пожал руку Максиму.
— Сколько лет, сколько зим, — сказал он. — Рад, что ты меня наконец нашел.
Максима слегка удивило это «наконец», как будто он всю жизнь посвятил поискам Блюменцвейга.
— Да собственно, дали координаты, я и нашел.
— И кто же эти добрые люди, если не секрет?
— Ты не знаешь… давняя история… один человек из минкульта… «Театр дегенератов»…
— Ах, да! — обрадовался Блюменцвейг, — «Театр дегенератов». Как же, как же…Ох, талантливые были ребята. Все полные дебилы, но какие таланты! Талант — вот основа всего. Вот истинная свобода. И истинное безумие, если хотите. Как у меня один аутист играл Мышкина, ты бы видел!
Блюменцвейг закачал головой и зацокал языком.
— А вокруг олигофрены, дебилы, пара шизофреников… Идиот, так сказать, приехал к идиотам.
— Тонкий художественный ход, — неуверенно похвалил Блюменцвейга Максим.
— Да при чем тут ход? — махнул тот рукой. — У меня ж не было других актеров. Какой мы успех имели в Японии! Елки-моталки. Где они все теперь? Раскидала всех жизнь… Эх-ма! Хочешь чего-нибудь выпить?
Максим мотнул головой.
— Не вижу противоречия, — удивился Блюменцвейг. Впрочем, как знаешь.
Он указал рукой на стул, приглашая Максима сесть, а сам опустился в кресло.
— Ну, что нового?
— Да, собственно, ничего, — смутился Максим, не зная, с чего начать — вопросов было слишком много, а времени с их последней встречи прошло больше тридцати лет. — Видишь ли… дело в том, что я сейчас занят сбором материала по поводу «Глагола», если ты помнишь этот диссидентский альманах.
— Еще бы.
— И я столкнулся с определенными трудностями. Самолет, на котором вы все полетели в Мюнхен, в Мюнхене не приземлился.
Блюменцвейг как-то поморщился. А может, Максиму это только показалось.
— Это долгая и скучная история, — сказал Блюменцвейг и почему-то забарабанил по столу.
— Насколько долгая? — упрямо спросил Максим.
— Ну хорошо, — сдался после паузы Блюменцвейг. Скажем так. Как только мы взлетели, самолет изменил курс и привез нас всех в лагерь. Это было что-то вроде эксперимента. Вот и все.
Проговорил это все Блюменцвейг с пулеметной скоростью, явно давая понять, что не очень настроен говорить на эту тему.
— То есть вы не прилетели в Германию.
— Нет, — отрезал Блюменцвейг. — Мы прилетели в Россию. Точнее, мы из нее и не улетали.
— А открытки?
— Все — липа. Игры КГБ, — сухо ответил Блюменцвейг. Было видно, что тема ему совсем не нравится. Но Максиму было некуда деваться.
— А мне удалось сбежать. И давай закроем эту тему. Не понимаю, почему тебя это все интересует.
— Но я же сказал. Я пишу о «Глаголе». О диссидентской интеллигенции. В конце концов, речь идет и о твоих же друзьях.