Витька с Чапаевской улицы
Шрифт:
У нее даже озноб пробежал по спине от одной этой мысли.
— Мы бы его разоружили, — горячо сказал Гошка. — Подкрались бы потихоньку ночью, отобрали оружие и связали!
— У меня шнур есть… — ляпнул Сашка и прикусил язык.
— Шпион специально спустился с неба сюда, чтобы крепко спать, — усмехнулся Витька.
— Нас ведь четверо мужчин, — сказал Гошка. — Неужели не справились бы с одним диверсантом?
— Почему четверо? — вмешалась Алла. — Нас шестеро.
— Коля, — повернулся Витька к Бэсу. — Мог шпион спрятать
— А почему бы и нет? — ответил Коля.
— Это мог сделать и наш летчик, потерпевший аварию, — сказал Витька.
— Справедливо, — согласился Коля.
— Надо было парашютисту оставить свою визитную карточку, — сказал командир.
Он слушал перепалку и посмеивался. На петлицах у него три красных кубика. Начищенные хромовые сапоги блестели даже сквозь налет дорожной пыли. Гимнастерка подпоясана широким ремнем со звездой и портупеей, на боку скрипучая кобура с тяжелым пистолетом.
— Как вас звать? — спросила Алла.
— Старший лейтенант Сафронов.
— А имя?
— Владимир… Володя.
— Вы очень похожи на Крючкова.
— Кто же это такой?
— Вы не знаете киноартиста Николая Крючкова? — удивилась Алла.
— Я очень польщен, — улыбнулся старший лейтенант.
— До свиданья… товарищ Володя, — сказал Гошка и скомандовал подъем.
— Мне с вами по пути, — ничуть не обиделся старший лейтенант. — До речки.
Когда сквозь заросли ольшаника блеснула Вишенка, Сафронов распрощался с ребятами. Ему нужно было в другую сторону — в деревню с птичьим названием.
Старший лейтенант легко зашагал по тропинке вдоль реки. Казалось, он не чувствовал тяжести своего вещмешка. Трава хлестала его по голенищам сапог. У излучины он остановился и, помахав свободной рукой, исчез.
И никто из ребят не подозревал, что судьба еще столкнет их с этим симпатичным улыбчивым старшим лейтенантом, который накануне самой войны приехал в отпуск к своим старикам в деревню Дрозды.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ.
На этот раз с лодкой ничего не вышло. Гошка облюбовал одну неподалеку от обрыва. Она была вытащена до половины на берег, и вода звучно шлепала в широкий промасленный борт. Лодка на вид исправная, с черпаком и веслами. И даже самодельный якорь лежал на корме.
Гошка велел всем идти по тропинке дальше, а сам остался возле лодки. Берег был пустынный, заросший кустарником. На лугу — свежескошенная трава, но косца не видно. Наверное, пошел в деревню полдничать, а лодку оставил на берегу. Откуда здесь, в пустынном краю. быть ворам? Рассудив, что ничем не рискует, Гошка подошел к лодке и решительно уперся в нос плечом, стараясь столкнуть в воду, И вдруг услышал;
— Может, помочь?
Гошка, как ошпаренный, отскочил от лодки. Никого не видно. Уж не померещилось ли? И тут он увидел, как от скошенной на лугу травы в голубое небо поднимается тоненькая сизая
— Поди-ка сюда, — позвала струйка.
Голос был негромкий, добродушный. А человека не видать. Это потому, что берег высокий, а Гошка стоит внизу, у самой воды.
— Зачем? — на всякий случай спросил Гошка.
— Иди-иди, не бойсь.
Гошка оглянулся: не убежишь. Путь к отступлению только по реке, а на берег подняться можно лишь в этом месте, возле луга, дальше — песчаная круча, не вскарабкаешься.
— Смотрю, лодка, — сказал Гошка. — Уж, думаю, не наша ли?
— Ну и как? — спросил голос.
— Вроде нет.
— Обмишурился, значит, паря.
— У нас точно такая же… Вот только якоря нет.
— Значит, без якоря?
Разговор был вполне доброжелательный, и Гошка успокоился. Поднявшись на берег, он увидел на скошенной траве мужика в закатанных до колен штанах. Больше на нем ничего не было. Мужик лежал и, глядя в небо, курил козью ножку. Был он широкоплечий и небритый. Под головой аккуратно свернутая белая рубаха. Острое жало косы блестело неподалеку. В кустах черная кирзовая сумка, из которой торчит горлышко бутылки с молоком.
— Садись, закуривай, — сказал мужик, пуская дым в небо.
— Я самосад не курю, — ответил Гошка.
Конечно, он мог бы прошмыгнуть мимо мужика и задать деру, но ни с того ни с сего бежать было унизительным. И потом мужик так ласково с ним беседовал…
— Погляди-ка, чего это у меня на щеке? — попросил мужик. — Пчела ужалила или еще кто? Гошка подошел к мужику и нагнулся.
— Ничего у вас…
И тут он получил такой удар в ухо, что кубарем покатился но траве, а над рекой раскатился громогласный хохот.
— Может, ишо поглядишь, что у меня на другой щеке сидит? Ох и дурень, господи ты боже мой, три десятка лет прожил, а такого дурня не встречал!
Гошка, бормоча проклятия, догонял ребят. В одном ухе стойко гудело, во втором раздавался громкий смех.
— А где лодка? — спросил Сашка. Гошка от всей души хотел ему ответить, но постеснялся девчонок. Потирая красное, распухшее ухо, он молча зашагал впереди.
Шли-шли, и вдруг Люся Воробьева присела на траву и заплакала. Слезы градом посыпались из глаз, закапали с подбородка. Алла опустилась рядом и, гладя светлые Люськины кудряшки, стала утешать.
— Устала, Люся? Этот Гошка летит как угорелый… Куда, спрашивается?
Гошка насмешливо посмотрел на Люсю.
— К мамочке захотелось? Алла холодно взглянула на него:
— Отойди, пожалуйста.
— Чего это она? — спросил любопытный Сашка. — Змея ужалила? У меня есть веревка.
— Подпоясайся-ка лучше этой веревкой, — посоветовал Витька Грохотов, — не то штаны потеряешь.
Сашка за эти дни сбавил в весе, и штаны действительно стали велики.
— Домой хочу, — немного успокоившись, сказала Люся. — Мы идем, идем, и конца не видно. Куда мы идем?