Виттория Аккоромбона
Шрифт:
— О дражайший, почтеннейший отец, — воскликнул Франческо, — да, именно так я должен называть вас, потому что вы для меня как отец — добры, душевны, более чем благородны. Поверьте, мое чувство — не юношеская влюбленность, ваше милостивое разрешение может осчастливить меня и сделать совсем другим человеком. С тех пор как я в первый раз увидел восхитительную Аккоромбону, я изменился, исправился, я распрощался с компанией, которую вы справедливо браните, и больше не хочу их видеть, ибо я теперь знаю, как должны думать и вести себя благородные люди. Если вы поможете мне достичь высшего счастья, я оправдаю ваши надежды. Если же вы откажетесь дать свое согласие — ах, мой самый дорогой, единственный, вы называете меня слабым, и я действительно таков, — если вы
— Твоя избранница, должно быть, достойная, смелая и отважная особа, — промолвил он спустя некоторое время, — я никогда ее не видел, но ее отца я, кажется, знал много лет назад как порядочного человека. Ты уверен, что эта сильная натура сможет любить и уважать тебя, если будут устранены препятствия?
— Ее брат Фламинио, которому я открыл свое сердце, — ответил юноша, — подаёт мне надежду. Он рассказал мне, что за удивительное создание его сестра. Она ненавидит Луиджи Орсини, который уже давно нагло объявил о своих притязаниях на ее руку, и считает: только с тихим, добрым, кротким мужем она могла бы быть счастлива в браке.
— Пусть снизойдет на тебя благословение Господне, — промолвил кардинал, снова кладя руку на голову стоящего перед ним на коленях племянника, — да исполнятся твои надежды. Однако ты сам знаешь. Франческо, что я не могу наградить тебя богатством, увы, немногое я могу сделать для тебя. Поговори с ее матерью, она слывет умной, рассудительной женщиной. Принеси мне ее согласие и согласие дочери, может быть, этот союз составит твое счастье и счастье всей нашей семьи, если только оно возможно. То, что она отвергла знатного, могущественного Орсини, делает ей честь. Что она желает незнатного и кроткого мужа, говорит о ее разуме и о том, что для нее простое, тихое счастье выше, чем блеск и великолепие. А теперь ступай, мы еще вернемся к этому разговору.
Молодой Франческо был в таком восторге, что не заметил, как выскочил из дома и оказался на улице. Один из его прежних необузданных приятелей попытался заговорить с ним, но он возмущенно оттолкнул парня, ставшего ему теперь ненужным. Он помчался к дому Аккоромбони.
Мать была одна в своей комнате и уже настолько овладела собой, что довольно спокойно размышляла о своем возможном будущем. В крайнем случае она намеревалась отправиться в Абруцци к своей зажиточной родственнице и жить там вдали от всех тем, что осталось от ее состояния. Что такое бедность, она успела узнать и с содроганием вспоминала обстановку, которую видела много лет назад. Юлия снова задумалась над тем, почему она, немолодая женщина, боится смерти больше, чем ее строптивая дочь, и ужас матери постепенно таял, хотя она не могла понять Витторию, ее еретические взгляды на брак, доброе имя и все общепринятые правила благоразумия и добропорядочности, зачастую нарушаемые самыми одухотворенными и замечательными женщинами и самыми благородными и высокопоставленными мужами.
Взгляды Виттории приводили ее в ужас, хотя порой ей казалось, что дочь права, называя привычную накатанную жизненную колею, по которой проходит так много людей, скучной, однообразной. Собственная юность Юлии прошла перед ее глазами в более ярком свете, и многие воспоминания и чувства, которые она считала уже давно умершими, с новой силой вспыхнули в сердце.
Поэтому появление Франческо Перетти, с порога обрушившего на нее предложение руки и сердца Виттории и сообщившего о согласии дяди, она восприняла как знак свыше. Мать попыталась ободрить молодого человека и подать ему надежду. Он рассыпался в благодарностях и, не переставая, целовал прекрасные руки своей будущей тещи. Она пообещала замолвить за него словечко перед дочерью — ей самой так хотелось верить в успех. Она отправилась в комнату Виттории, но той не оказалось дома, вероятно, она была в церкви или в гостях у соседки. Франческо распрощался,
— Только не забудьте, молодой человек, — крикнула мать ему вдогонку, — что его преосвященство должен согласиться с некоторыми условиями, далеко не простыми, иначе не может быть и речи о помолвке, даже если сама Виттория даст свое согласие.
Вскоре прибыл редкий гость — пастор из Тиволи.
— О, видите, господин Гвидо, — заявила старому слуге болтливая Урсула, когда вошел священник, — этого почтенного духовного человека; он такой ученый, что говорит только непонятные вещи, которые не разумеет ни один человек. Ах, от этого учения только и пользы, что человек получает дар совершенно свободно, не запинаясь, молоть всякую чепуху, когда нам приходится раздумывать над каждым словом целый день.
Старый пастор бросил на стол свою широкополую шляпу и воскликнул:
— Скоро кончится эта болтовня?
— Чем мы обязаны такой чести? — спросила няня, присаживаясь к нему поближе.
Гвидо отложил шляпу пастора в сторону и поставил перед стариком добрый стакан вина и тарелку с фруктами. Гость, сдержанно поблагодарив его кивком головы, начал снова:
— Я навещал здесь, в городе, родителей бедного Камилло Маттеи. Старики просто в отчаянии. Этот сорванец уже давно сбежал от меня, но не в Рим, как я себе вообразил; отец и мать, с тех пор как он ушел ко мне, совсем его не видели. Теперь я хотел бы спросить вас, мудрая женщина, не появлялся ли он у вас здесь. Хотя, думаю ваша госпожа не настолько благородна и знатна, чтобы он нашел здесь место дворецкого, секретаря или советника.
— Нет, — прервала его Урсула, — таких должностей никогда не было в нашем доме.
— Верно, — хладнокровно продолжил священник, — я только подумал, не нашли ли этому шалопаю здесь, как какому-нибудь домашнему животному, полезное употребление. В собачьей будке я уже посмотрел, но это место занято другой достойной персоной, которая довольно-таки грубо облаяла меня в своем служебном рвении. Я хотел осведомиться у индюка — он таким же образом ответствовал мне, а гордый павлин и вовсе не захотел ничего знать обо мне. Так я перешел от неразумного скота к философски образованной части животного творения, то есть к вам, чтобы справиться о своем племяннике.
— Видите, Гвидо, — воскликнула старушка, — какую тарабарщину он несет. И чем дальше, как говорят, тем больше. Теперь он, кажется, думает, что парень составил компанию тем несчастным животным, у которых нет человеческого разума. Нет, наш дорогой, красноречивый гость, я, пожалуй, объясняю вам это чудо природы гораздо лучше. Это мне стало ясно с некоторых пор.
— Ну? — промолвил священник.
— Да, — сказала она, немного подумав, — вы, конечно, неверующий вольнодумец и хотите все объяснить законами природы и своей философией. Но вы все же должны знать из своего катехизиса, что ведь есть и невидимые водяные.
— Конечно, — ответил старый священник, — кто в этом сомневается?
— Эти амфибии, трутоны, амфулотриты {80} и нептуны, и как ещё там называют эту нечисть; ведь я свою дорогую Витторию, которую сама долго кормила грудью и укачивала, правда, это было, конечно, в её ранней юности, тогда она ещё не могла иметь таких мартирологических {81} знаний, но я часто слышала об этих созданиях и скрюченных тварях и запомнила из этого самое важное и полезное, когда она так беседовала со своим господином сержантом или Корпоралом, как его еще называют, или со своей матерью.
80
…трутоны… амфулотриты… — Искаженно «тритоны» и «амфилотриты».
81
…мартирологических… — Вместо «мифологических».