Виттория Аккоромбона
Шрифт:
— Ваш рассказ действительно печален, — промолвила одна красивая молодая синьора, — и если ваше предсказание верно, то я уже сейчас оплакиваю милого Тассо. Ваши слова о природе человеческих отношений так верны: каждое сословие должно утвердиться, каждый остроумный человек наживает себе врагов, министр и советник поддаются соблазну изменить своему долгу; кто живет среди людей, рискует попасть в переплет и должен бороться, мыслить и работать.
— В ваших словах есть доля правды, — ответил старец, — и все-таки поэт встречает гораздо больше трудностей. Если у него нет государственного поста или ученого звания, если он не священник, то его жизнь вдвойне трудна, но этого не хотят понять окружающие. Настоящий затворник по природе своей, он поневоле втягивается в мирскую суету. Он всецело погружен в свое творчество, которое, однако, не имеет ни малейшего влияния на ход истории. Из-за этого он теряет способность объективно оценивать себя, однако обычные
— Да, верно, — заметил Капорале, — редко встречаются такие люди, каким был наш Ариосто. Тассо мягче и уязвимее.
— Что касается князей, — снова торжественно начал Спероне, — не забудьте древнее изречение: дальше от Юпитера — дальше от молнии. Несколько лет назад я осматривал великолепную коллекцию диких животных при дворе одного сиятельного князя. Огромный тигр жил там в своей клетке и грелся на солнышке, а пестрые полосы его прекрасной шкуры переливались на свету. Порой люди были так жестоки, что бросали ему в клетку живых собак, чтобы насладиться кровавым зрелищем. Я был немало удавлен, когда увидел рядом с ним в клетке жалкую собачонку, которая встретила нас бодрым лаем и то и дело прыгала на своего властелина, снисходительно принимающего любую ее шалость. Смотритель, видя мое удивление, объяснил столь редкое явление. Много месяцев назад у тигра воспалились глаза, так что он был постоянно зол и агрессивен. Очень трудно лечить таких бестий: врач боится войти в клетку и лекарство дать невозможно — высокий пациент отказывается употреблять постные блюда и овощи.
Смотрители опасались ярости разгневанного больного. Ему продолжали бросать в клетку мясо и время от времени живых зверей, это казалось единственным, что могло порадовать и успокоить его. Бросили и эту собачонку. Она без страха, по-дружески подскочила к нему и облизала его гноящиеся глаза; ему это понравилось, он почувствовал облегчение и ничего не сделал зверьку. Та повторила свою процедуру и так старалась, что большой и сильный тигр через несколько недель полностью выздоровел и снова стал красивым и веселым. С тех пор собака могла вытворять со своим страшным повелителем все, что хотела, и таким образом поднимала ему настроение. Когда они оба раздирали свои порции мяса, тигру нельзя было приближаться к маленькому фавориту. Если приходили незнакомцы и тигру было лень выйти из своего дальнего убежища и показаться любопытным, малышка начинала тормошить великана, дергать за мех, кусать его лапы до тех пор, пока исполин не поднимался, подчинившись маленькому тирану. Князь стоял у клетки со своим фаворитом, пока смотритель вел свой рассказ, они удивлялись странному явлению природы, и молодой дворянин, одновременно и друг, и шут князя, позволил себе грубо шутить о дворе, женщинах, даже родственниках семьи, чем очень позабавил князя. Я же в душе содрогнулся, тогда как ни один из них, исключая, быть может, смотрителя, не подумал о параллелях.
Не прошло и полгода, как тигр в припадке бешенства все-таки разорвал и сожрал своего маленького друга, а юный весельчак-дворянин лежал в тюрьме замка в цепях и оковах.
Возвращаясь домой, Капорале и Пеполи не спеша прогуливались по улицам города. Проходя мимо дома Аккоромбони, граф заметил:
— Вы не можете себе представить, какие несчастья преследуют этих превосходных людей в последнее время. Видимо, они вызвали гнев каких-то злых сил, возвысившись над жалкой посредственностью?
— Старый провидец в еврейской мантии {72} , пожалуй, прав, — ответил поэт, — меня очень тревожит будущее этой прекрасной, щедро одаренной талантами девушки. Она не может идти обычным путем, а мать — страстная мечтательница — не может направить дочь по нужному пути. А мятежный дух Виттории, противореча, ищет самые крутые дороги к своей цели. Тут еще мерзкий Луиджи Орсини, преследующий ее своей грубой любовью, такой красивый и образованный, но в то же время — позорное пятно нашего римского дворянства.
72
Старый провидец в еврейской мантии… — Сперон Спероне.
У дверей дома Аккоромбони они увидели людей кардинала Фарнезе; старый
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Кардинал Фарнезе никогда ещё так часто не посещал дом Аккоромбони, как теперь. Каждый раз его принимали, как полагалось, с величайшей почтительностью, и всё-таки матрона слишком хорошо понимала, что, несмотря на дружеское расположение кардинала, она не может доверять ему больше, как прежде. Опять доложили о приезде кардинала, дочь была в церкви. Юлия одна приняла его, и, казалось, ему было приятно беседовать с ней наедине.
Гость затеял учтивый светский разговор, но мать чувствовала, что сегодня он намерен сообщить ей нечто особенно важное: он был немного рассеян и взволнован, а прекрасные большие глаза блестели ярче, чем обычно.
— То, что вы рассказали мне о молодом Орсини, — начал он наконец, — меня действительно испугало; я в затруднении, что посоветовать вам, чем помочь? Раз вашей дочери противен этот юный негодяй, естественно, что о помолвке с ним, как бы ни был он богат и знатен, не может быть и речи. Даже если бы Виттория ничего не имела против, я изо всех сил старался бы отговорить ее от такого союза: Орсини, презирающий любой закон, ежечасно подвержен опасности, не слушает ничьих советов, и если он не изменится, его ожидает плачевный конец. И все-таки у кого хватит сил противостоять ему? Число его приверженцев велико, сотня дерзких искателей приключений, некоторые даже из хороших семей, окружают его, наемным бандитам нет числа. Любой из них без колебаний готов исполнить самый безрассудный и преступный его приказ. В нашем государстве стала такой могущественной эта гидра, что даже его святейшество не в состоянии справиться с ней. Неаполь и другие государства вдохновляют и поддерживают вольные банды, чтобы нанести ущерб Риму, король испанский торжествует, что мы оказались в таком затруднительном положении, а Флоренция, можно сказать, стоит на службе у этого новоявленного монарха и никогда не противоречит ему. Так велико это зло и так глубоки его корни, что нам самим приходится обращаться за помощью к бандитам, чтобы не попасть под враждебное влияние других. Если какой-нибудь Орсини или другой знатный негодяй дойдет до крайности, то самым большим наказанием ему может быть только ссылка, и его примут с распростертыми объятиями в Неаполе, Флоренции и Венеции, ему предложат значительный пост и окажут любую поддержку. Что же будет с вами? Кто защитит вас в этом маленьком домике? Кто внушит страх этому Орсини?
— А вы сами, уважаемый друг; разве такой влиятельный кардинал не сможет вступиться за своих подзащитных?
— Моя дорогая давняя подруга, — промолвил со вздохом кардинал, — наша власть, наша сила зависят от обстоятельств. Историей правит случай. Если кто-нибудь из знати действует против нас, явно или тайно, то возникают препятствия, которые мы пытаемся обойти, но вдруг чувствуем себя беспомощными, потому что внезапно настигает молниеносный удар, откуда меньше всего его ожидаешь. При дворе слуги и знать плетут интриги и стремятся уничтожить друг друга, то же, но гораздо сильнее, тоньше, больше и разнообразнее, происходит в нашем католическом государстве, где не только кардинал и епископ, герцог и посланники двора, но и простой нищий монах могут помешать нашим планам и разрушить все расчеты. Особенно это стало очевидно теперь, во время вашего процесса о наследстве, который тянется вот уже два года. Моим адвокатам строжайше приказано устранять все препятствия, мешающие вам выиграть дело… И все же, все же, может так случиться, что вас постигнет неудача.
— Великий Боже! — воскликнула донна Юлия и, побледнев, рухнула в своё кресло, — этот удар гораздо страшнее, ибо я ожидала его сейчас менее всего. Стать ещё и нищими! Это было бы ужасно!
— Пока это только предположение, не надо принимать его близко к сердцу, — попытался успокоить ее Фарнезе, дружески пожимая ее руку, — случись худшее — ваши богатые друзья не допустят, чтобы вы терпели нужду.
— Что вы говорите? — вскричала она. — А жить подаяниями, крохами, которые у нас можно так же легко отнять! Жить в убогом, глухом переулке, лишить себя общества порядочных, свободных людей! Не иметь возможности утешить подаянием бедняка, предложить чашку супа старому другу! Вот таким, значит, должен быть конец моей жизни? — Из ее больших глаз покатились горькие слезы; она, казалось, не замечала их.
Фарнезе поднялся во весь свой внушительный рост и наклонился, дружески утешая ее. Когда она немного успокоилась, кардинал произнес:
— Не правда ли, вы доверяете мне, моя верная подруга? Обещаю: я готов сделать и сделаю все для тех, кого люблю и уважаю.
— Вы — моя единственная опора, — сказала матрона, — если вы откажетесь от меня, я погибла.
— Так позвольте же мне, — воскликнул князь, — защищать вас всеми средствами, как членов своей семьи, не рискуя вызвать недоумение людей.