Виттория Аккоромбона

Тик Людвиг

Граф Пеполи все больше раздражался от долгого ожидания. Он прислушивался у двери, ведущей на лестницу, но ничего не слышал. Посетитель начал беспокоиться: ему показалось вполне возможным, что заговорщики, так тесно связанные друг с другом, могли и его захватить, если опасаются, что он знает о них больше, чем нужно для их безопасности. Пеполи стал стучать в дверь, та была крепко заперта, и не было никакой возможности ее открыть. Пока он размышлял, что делать, чья-то рука хлопнула его по плечу. Он оглянулся и увидел высокого мужчину — того самого офицера, которого только что встретил на улице. Тот, вероятно, тихо вошел через потайную дверь, не замеченную графом.

— Что вы хотите от меня, дорогой друг? — спросил великан недовольно. Пеполи молча протянул ему листок аптекаря. Капитан отошел в сторону, развернул послание, рассмотрел его хмуро и разорвал бумагу на мелкие клочки. Затем великан Антонио — так звали этого капитана — принялся молча ходить по гулкому залу и, казалось, с трудом сдерживал гнев.

— Ваше имя,

положение, где вы живете? — спросил он, одновременно отпирая стенной шкаф. Граф ответил на вопросы. Порывшись среди многочисленных исписанных книг, в которых оказалось множество имен в алфавитном порядке, жандарм выбрал одну, открыл и стал читать.

— Я не нахожу, — заявил он через некоторое время, — ваше имя в списках наших союзников, добрый глупый Томазо лучше бы не посылал вас сюда. Расскажите мне о вашем деле, зачем вы разыскали нас?

Граф выполнил просьбу. Тот слушал его с растущим раздражением.

— Да, — сказал он между тем, — старика Белутти все еще держат в плену, и по праву. Если бы таких было больше и если бы их поощряли, братству давно пришел бы конец. — Когда он услышал о казненном Страде, то стал еще более нетерпелив. — Ничтожество! Это он послал вас к лицемерному Асканио? А тот имел наглость прислать вас сюда! Мы достаточно искусно запрятали хитреца в Энгельсбург, откуда он наверняка отправился бы на галеры. Но Асканио умен и использует вашу заботу о старом негодяе, чтобы выйти на свободу.

Офицер захлопнул книгу и довольно долго ходил по залу взад и вперед, заложив руки за спину. Вдруг, подойдя к графу, он грубо заявил:

— А что если я задержу вас здесь? Вы хоть и не так много знаете, но все же достаточно, чтобы выдать меня и моего доброго кума-аптекаря. Это было бы лучше всего. Для хитрого, много знающего Асканио надежнее было бы остаться в тюрьме.

Граф, не теряя самообладания, еще раз обстоятельно объяснил свои намерения, высказал пожелание хорошо заплатить за освобождение пленного и предупредил, что было бы непростительной жестокостью задержать его самого или убить. Такая жестокость совершенно бессмысленна. Его родственники в Болонье, судьи в Риме, более того, кардиналы, губернатор, а пожалуй, и сам папа возбудили бы тщательное расследование, ибо выдающиеся люди страны, такие как княгиня Маргарита Пармская, сочувствуют ему и его делу: да и поскольку, как известно, к этим тайным союзам принадлежат господа и даже князья, то и сам граф может быть наказан ими за это преступление. В Энгельсбурге Асканио также ждет его возвращения. Он, конечно, не станет молчать в случае, если его защитник не вернется, и поскольку у него в руках все нити, он нанесет своим бывшим соратникам самый большой удар, так как при таких обстоятельствах губернатор вряд ли отпустит его из тюрьмы.

— А вы умный мужичок, граф, — промолвил Антонио, — так же хорошо владеете собой, как и наш брат. Да и в ваших доводах есть толк. Проклятый Асканио знает слишком много, и какими бы умными мы себе ни казались, он все же гораздо умнее. Учтите, если я вас отпущу и если вы проболтаетесь хоть одному смертному о том, что здесь узнали, то не проживете и часа; впрочем, ваша просьба слишком важна, а дело слишком запутанно; но я один не могу ничего решить, не имею права взять это на себя. Есть только одно средство. Приходите во время полнолуния сюда снова с вашим Асканио, тогда соберется большой совет. А до тех пор забудьте, что видели меня и кума.

Граф отправился в обратный путь, размышляя об удивительных вещах в этом мире: несколько дней назад он был принят кардиналами и знатными дамами, а теперь оказался в зависимости от этого подлого человека, который, как большую милость, дал ему возможность свободно уйти.

Тем временем мать Аккоромбони обсуждала со старым кардиналом Монтальто предстоящий брак его племянника со своей дочерью Витторией. Старик любовался величественной фигурой еще красивой матроны, выражением умных глаз, благородной и степенной осанкой. У него сложилось хорошее мнение о нраве и характере женщины, умеющей преподнести себя с достоинством. Донна Юлия видела кардинала только при исполнении духовных обязанностей, он избегал близкого общения с людьми; но она понимала его умный взгляд и знала от своего умершего супруга, как последовательно, осмотрительно и настойчиво вел себя кардинал во всех жизненных делах.

После первых вежливых приветствий матрона сказала:

— Ваше преосвященство, одно из самых счастливых событий в моей жизни — вступить в родство с таким честным, истинно добродетельным человеком, как вы. Не сочтите это за лесть, я говорю правду; при всех обстоятельствах я предпочла бы подобный союз моей дочери всем предложениям самых богатых, знатных и самых старинных фамилий.

— Я верю вам, достойнейшая, — ответил кардинал. — Ваш высокий ум, ваше благородство известны всем. Достойно похвалы также решение ваше и вашей дочери, потому что вы обе хорошо знаете, что своему приемному сыну я не могу передать больших богатств, сокровищ или земель, ибо я всегда избегал тех кривых путей, которыми добывается богатство. Но вы получите хорошо обставленный дом с большим садом, а также приличный, даже значительный, годовой доход, вам не грозит нужда. Если дом, в котором вы станете хозяйкой, не будет принадлежать к самым блестящим, то любой сочтет его, по меньшей мере, приличным и зажиточным. Вы будете

вращаться в обществе, держать слуг; мебель, украшения дома подобраны со вкусом, хотя и недорогие, и если вы еще присоедините свое состояние с доходами, то будете освобождены от всех жизненных забот и можете оказывать гостеприимство друзьям. Я бы и сам мог, пожалуй, найти для своего племянника невесту из известной аристократической семьи, которая охотно приняла бы его, но убежден, что он зачах бы в таком окружении. Моя семья была одной из беднейших во всей области, мои родные всю жизнь трудились в поте лица, и как ни заботились родители, работавшие на земле о моем будущем, они не смогли сделать для меня и самого малого. Как и мой благочестивый друг и покровитель, блаженный Пий V, я был в свои ранние годы нищим, жил благодеяниями других, а те, в свою очередь, были почти такими же страждущими, как и я. Поверьте мне, благородная женщина, в нищете, где мы можем рассчитывать только на помощь и участие Бога, открывается святость, сладкое причастие, о котором богатые понятия не имеют. На этом пути я научился не поклоняться богатству, хотя не стоит и пренебрегать им, и ни одному льстивому слову не позволил сорваться со своих уст: в Венеции, Испании и моей родной Джозефии всегда оставался верен себе и своим убеждениям. Моего опыта вы, конечно, не могли иметь, но во всяком случае вы тоже не искали покровительства знатных и не преклоняли колени перед богачами. Вы сильны и крепки, мужественны и благородны, и это главным образом побудило меня так быстро дать согласие, хотя мой племянник, строго говоря, еще слишком молод и незрел для роли супруга. Однако я наблюдал, как скоро его испортило общение с молодыми вельможами, их распущенность. Я люблю это дитя и готов сделать всё для него, поэтому передаю этот слабый и податливый характер вашему мудрому управлению, чтобы вы сделали его мужчиной, чтобы он научился отличать справедливость от беззакония, правду от лжи.

— Задача нелегкая, — возразила матрона. — Но чтобы решить ее и для блага моей дочери тоже, необходимо, чтобы вы помогли мне устранить одно препятствие с помощью средств, которые, несомненно, есть в вашем распоряжении.

Она рассказала ему о дикой, почти животной страсти молодого Луиджи Орсини, о его угрозах, из-за которых никто из близких не чувствует себя в безопасности.

Кардинал погрузился в глубокие размышления.

— Эта мерзость, — промолвил он затем, — настоящий червь, подтачивающий наше государство, яд, уже с давних пор отравляющий все его жизненные артерии. Нам не хватает Дракона {86} , у которого было бы достаточно сил и авторитета, чтобы осуществить свои кровавые вердикты. Только подобным образом можно что-нибудь изменить. Святой отец слишком слаб, слишком миролюбив, чересчур гуманен, даже в самом гнусном убийце видит своего брата. Но он забывает, что одно прощенное убийство влечет за собой десять новых. Однако будьте спокойны, в данном случае моя святейшая обязанность предотвратить угрожающее вам зло, и я этого добьюсь. Обещаю вам определенно, что дерзкий юнец больше никогда не переступит вашего порога и не обидит вас ни в обществе, ни на улице, ни в церкви, если не хочет обречь себя на изгнание. На это папа даст мне согласие, хотя мы и не близкие друзья: задета и его честь, и моя. По этому делу он издаст строжайшие указы и передаст их своему сыну, губернатору, тому я тоже нанесу визит уже сегодня. Потом я поговорю со старшим кузеном этого молодого сорванца, с герцогом Паоло Джордано, достойным уважения Браччиано, моим другом. Перед ним трепещут все эти вертопрахи. Они не отважатся выступить против него, а он до сих пор был моим личным другом. Так что не беспокойтесь.

86

Дракон — афинский законодатель, при котором в 621 г. до н. э., были записаны правовые нормы, предполагавшие тяжкие наказания за нарушения законов. В памяти греков осталась непомерная жестокость этих правовых норм Дракона (с IV в. их стали называть «написанными кровью»). Поговорка «драконовы меры» сохранилась и поныне.

— Вы упомянули, почтенный, — продолжила донна, — мое состояние. Для вдовы оно, пожалуй, и значительно, но все-таки едва достаточно, ведь я должна помогать сыновьям, они не обеспечены. И, увы, скоро я могу потерять и это немногое.

Она вкратце рассказала о своем деле, что оно уже было решено в ее пользу, но недавно, чтобы помучить ее и, может быть, навредить дочери, один могущественный человек, имя которого она не хочет назвать, сумел так запутать его, что адвокаты робко отступили, а партия противника близка к победе.

— Я, пожалуй, смогу угадать, — сказал Монтальто, — кого вы имеете в виду; будьте спокойны, я сам возьмусь за это дело, и мои добродетельные коллеги Фердинанд Медичи и Борромео помогут мне. Тот, кого вы не хотите называть, никогда больше не отважится выступить против вас открыто и, таким образом, адвокаты и судьи сумеют довести дело до конца.

Донна Юлия встала, схватила руку кардинала, пылко поцеловала ее, оросив горючими слезами.

— О, теперь, теперь, — всхлипывала она, — самая большая милость, самая большая жертва, которую вы должны принести, чтобы предотвратить беду, ибо она загонит меня в могилу, если вы не услышите мою просьбу, мою мольбу, — жизнь моего несчастного сына!