Витязь на распутье

Елманов Валерий Иванович

Далее последовали просьбы, причем по своему бесцеремонному тону больше напоминавшие требования, адресованные сувереном своему вассалу. Мол, когда в Москву приедут шведские послы, то Дмитрий должен не только не принимать их, но пленить и отправить к польскому королю. По сути, выполнение одного этого было равносильно объявлению войны Карлу. Остальное из просимого-требуемого масштабом помельче, но про Густава Сигизмунд тоже не забыл. Дескать, ни к чему предоставлять шведскому королевичу приют и честь. Не преминул король упомянуть про смоленские и новгород-северские земли – коли обещал, так отдай.

Наглость, конечно, кто спорит, но ведь касаемо

титула Дмитрий сам во всем виноват – какого лешего он загнул так высоко?! Не удержавшись, я хотел было сказать это, но Дмитрий как чувствовал, сыграв на опережение.

– Ты тута сказывал, будто Русь возлюбил. Тогда сам помысли… – И он принялся пояснять, что звание кесаря употребил не ради собственного величия, но единственно ради возвышения всей русской державы.

Мол, не зря сказывают, что встречают по одежке. Вот такой одежкой и является для правителя его титул. И когда не только не упоминают новый, но даже умаляют старый – это и унижение, и оскорбление, и вообще черт знает что.

Ладно, тут спорить не приходится, и я промолчал. В целом парень прав, хотя все равно несколько погорячился с этим «непобедимым кесарем». Вот только при чем здесь война со шведами, которые вроде бы, напротив, – враги Сигизмунда? Выходит, прямой резон вступить с ними в союз, направленный против Речи Посполитой. Или Дмитрий глупее, чем я думал, и настолько наивен, что полагает, будто, если он в чем-то уступит поляку, тот сразу начнет именовать его императором? Так это он зря. Более того, на мой взгляд, ему ясно намекнули, что даже царский титул еще надо отработать, потому и умолчали о нем, приберегая для торга. Очень умно – если мальчик окажется послушным, в следующей грамоте можно его и указать, кинув как кость собаке. И получится, что, с одной стороны, вроде и уступили, а с другой – оставили все без изменений.

Но оказывается, Дмитрий придумал комбинацию похитрее, чтобы убить одним выстрелом двух зайцев. Дескать, хорошо бы, если б Густав и я завоевали помимо эстляндских земель, принадлежащих Карлу, еще и два-три расположенных в той же Эстляндии городка, которые находятся под властью поляков. Вот тогда-то Сигизмунд не просто взвоет, но и, прислав своих послов с грамотами, обратится к нему как положено.

– А если нет? – осведомился я.

В ответ Дмитрий многозначительно развел руками.

– Он мне нет, и я ему тоже нет. – И он на всякий случай – вдруг я не понял – пояснил.

Мол, тогда с него и взятки гладки – я не я и лошадь не моя, ибо официально, так сказать, де-юре, он и вовсе ни при чем. Люди – да, из его земель, но ведь и у короля в Речи Посполитой любой шляхтич вправе объявить войну какому угодно государству, даже если сам Сигизмунд с ним в мире. В русской державе не совсем так, ибо все бояре ходят в воле кесаря, но что касаемо князя Мак-Альпина, то у него, как у иноземца, иные права. Захотел – послужил Дмитрию, вознамерился помочь королевичу Густаву – тоже его воля.

Словом, вон король Ливонии Густав I, он вас повоевал, и разбирайтесь сами. Вот только настоятельно рекомендуется при разборках с ним не забывать тот факт, что сей шведский принц обратился к непобедимому кесарю Русии за покровительством и поддержкой, которая ему уже обещана. Да, тут действительно вышла промашка, поскольку Дмитрий понятия не имел, что помимо свеев Густав повыдергивал несколько перьев и у ляхов, но если царское слово – золотое, то слово кесаря – крепче булата, поэтому он вынужден его теперь держать, и ежели что, то

пусть ляхов не удивляют русские стрельцы на стенах ливонских городов. Можно, конечно, посоветовать Густаву мирно, по доброй воле уступить завоеванное, однако что сам Дмитрий с этого будет иметь помимо уверений в любви и братской дружбе?

Мой собеседник перевел дыхание и жадно уставился на меня в немом вопросе – ну как его задумка?

Я неопределенно пожал плечами. Вообще-то сюжет закручен лихо, вот только царевна из этого расклада выпадала напрочь, а потому…

– Так сколь ратников тебе потребно? – уточнил он.

Ну что ж, ты упрямый, а мы упрямее.

– Нисколько, – отрезал я и хотел было добавить кое-что еще, но Дмитрий остановил меня:

– Ты погоди-ка. Оно ведь не всегда утро вечера мудренее, особливо когда перед утром такая хлопотная ночь выдалась, яко у тебя. Ты и не спал, поди, вовсе, а посему не спеши. Передохни до обедни, тамо за стол сядем, попируем, а уж опосля продолжим нашу говорю.

Странно. Судя по его виду, не больно-то наш государь и расстроился из-за моего отказа. Получается, имеются у него какие-то дополнительные аргументы. Знать бы, какие именно…

Подняли меня мои ратники, выставленные у дверей, за час до обедни, так что выспался я отменно и успел кое-что прикинуть, пока молились в соборе, а за совместную трапезу уселся вполне бодрым и в надежде, что смогу отговорить Дмитрия от его затеи.

Присутствовало нас на обеде восемь человек, из которых за прямым [79] столом уселись хозяин, то бишь архимандрит Леонтий, государь, царевич Федор и польщенный таким почетом Густав. Иван Хворостинин-Старковский занял место, положенное ему согласно чину кравчего, то есть встал за спиной Дмитрия. Мне же вместе с Басмановым и неким думным дворянином Михайлой Татищевым достался кривой стол, а учитывая, что нас было всего трое, уселись мы лицом к государю.

79

Так называли на Руси стол, за которым сидел царь. Остальные столы, за которыми размещали гостей, именовались кривыми.

Признаться, раньше я Татищева ни разу не видел, хотя фамилию запомнил, ибо с его посольства на Кавказ, куда его отправил царь Борис Федорович, и закрутились резкие перемены в моей жизни.

Дело в том, что, помимо всего прочего, посольству была поставлена задача привезти жениха для Ксении. Мой друг и учитель танцев у царевича Федора Квентин Дуглас узнал об этом и, будучи влюбленным в царевну, хотя ни разу и не видел ее, бросился к царю и заявил, что ни к чему искать жениха за тридевять земель, когда тот совсем рядом, и выдвинул свою кандидатуру, отрекомендовавшись побочным сыном английского короля Якова.

Борис Федорович не ответил ни да ни нет, для начала решив разузнать, так ли оно на самом деле, а выяснив, что Квентин, мягко говоря, фантазирует, сунул его в темницу, собираясь впоследствии отдать англичанам. Дескать, пусть с ним разбирается сам король.

Тогда-то, чтобы спасти парня, которому на родине за оскорбление его королевского величества грозило повешение, четвертование и разрывание лошадьми, причем все три вида казни одновременно, я и уговорил царя разрешить мне отправиться на разведку к самозванцу, якобы бежав от государя, а чтобы побег выглядел убедительнее, прихватить с собой Дугласа.