Вивальди
Шрифт:
Сначала посоветовал мне сделать то, что я и так для себя наметил.
— Ты поговори там, на корабле, может, у кого-нибудь завалялось местечко. Конечно, тебе эту клюкву с дурацкими вывесками никто оплачивать не станет.
— Да нет, я и в ночные сторожа готов.
— Это правильно, ты мыслишь как баба. — Я не успел обидеться, он пояснил: — Женщинам легче почему-то перестроиться. Вчера была главой фирмы, завтра идет работать посудомойкой, и без всякого трагизма. А мужики ломаются, в том смысле, что пополам. Тоска, водка…
Не углубляясь в эту тему, он спросил меня о дочке.
— Да в том-то и дело, что никакая она мне возможно
— Дурак, — сказал Петрович. — Дети, они должны все же быть.
— У меня такое впечатление, что Нинка специально ее инструктирует против меня, чтоб все время тыкать вопросами как иголками. Она сама в свое время считала меня плебеем, и теперь через девчонку подтверждает это свое отношение. А девочка — маленький робот такой. Мститель. Как будто я до сих пор в чем-то виноват.
— А ты не виноват?
— Ну я же тебе рассказывал. Девушка она была слишком без комплексов. Я ее в таких ситуациях видел… Причем здесь дети?
— Дурак, — повторил Петрович, и еще более весомо. — Без детей голо, дети главное богатство.
— Ты прямо дон Корлеоне, — сказал я, и перевел разговор на более интересную тему. Рассказал о случае с Ипполитом Игнатьевичем. Подробно, со смаком, ибо было, что рассказывать. Я полазил, как говорится, по интернету и выяснил, что не все рассказанное морально раненым дедушкой чепуха. Имение графьев Кувакиных не выдумка, и репутация Александра Ивановича Кувакина — масона, алхимика, электроиспытателя, духовидца и пр., среди знатоков вещь общеизвестная. И институт «напряженных биотоков» при ведомстве господина Лаврентия тоже не выдумка, и помещался он как раз на территории имения.
— Тогда с этим много экспериментировали. Необъявленное воздействие на психику человека, поиски какого-то там особого знания. Был такой Барченко, он требовал немедленно искать Шамбалу, мандалу запитаться оттуда как-нибудь.
— Это же Гитлер хотел, — зевнул Петрович.
— Ну и Гитлер тоже. Барченку этого потом, естественно, грохнули.
— Оккультизм, — опять зевнул Петрович.
— Правда, сейчас там обыкновенный оздоровительный центр. С правильным названием — «Аркадия». Античный рай.
Явно было, что я товарища этой историей не заинтересовал, и не только не заинтересовал, но и не сбил с мысли.
— А ты дочку не отталкивай, пожалеешь. С годами. Или раньше.
Я сделал вид, что не слышу этого назойливого совета. Да, мне уже сильно за сорок, но у меня нет ни малейших переживаний по поводу того, что я бездетен. По крайней мере, официально.
Вечерело.
Белый теплоход стоял у гранитной пристани, похожий вытянутый, украшенный свечами торт. Слежавшаяся за зиму вода, едва-едва волновалась, как спросонок, покачивая на маслянистых выступах полосы разноцветного света. В музсалоне уже ворочалась какая-то музычка. На палубах виднелись человеческие фигурки с бокалами в руках. Общая обстановка была вдохновляющая. Может, я и зря кочевряжился в прошлые годы, сколько мной разного вкусного не выпито над вечереющей рекой по причине ложной гордости.
Однако и сегодня мне не рекомендуется что-то там наверстывать. Фактически, я тут на работе.
Мы расстались с Петровичем, как только миновали трап. Вернее, я с ним расстался. Он побрел на нос, я на корму. И у первого же официанта столкнулся с Любашей Балбошиной. Я бы ее не узнал, если бы ее не окликнули откуда-то сверху. Когда-то это была тоненькая синеглазая, с крупноватым лицом девушка. И чуть
Меня она узнала сразу, и тут же показала, что никакой дистанции между нами нет, надо сразу же поцеловаться и выпить. Я только обдумывал как бы, не оскорбляя дружеского характера встречи, подобраться к деловому разговору, как она сама уже наезжала на меня с предложением.
Оказывается, у нее были три маленькие — номеров десять-двадцать — «гостинички» в центральных московских местах.
— Пансионы? — поддержал я разговор.
Она махнула рукой, можно мол и так называть. Контингент солидный, дамы при деньгах, есть пары из провинции, приехавшие «для культурного уровня и вообще».
— Так вот у меня к тебе предложение.
Я с трудом удержался, чтобы не хрюкнуть от неожиданности.
Предложение заключалось в том, чтобы «устроить вечер» всей этой тихой тусовке, как-нибудь вечерком. Застолье, свечи, разговор тонкий о предметах тонких. Понятно, такой коллективный интеллектуальный жиголо.
— Они всего такого сильно хотят, но сами стесняются, надо только немножко раскочегарить.
— А с чего ты решила…
— Ты у нас всегда умел побалаболить на любые темы. Капитаном был в кавеэне, забыл? Им много не надо, только чтобы было солидно, пристойно, как у Агаты Кристи. И чтоб не поняли, что ты подстава. Все сидят в зале в креслах, играет камин, разносят шампанское, и тут ты: а помните как это у Шопенгауэра? Сейчас это последний писк на Москве — такие пансионы. Смокинг от заведения.
— А почему ты решила, что у меня нет смокинга?
— Я с закрытыми глазами могу определить человека, у которого нет смокинга.
— А почему ты решила, что я умею носить смокинг?
Она протянула мне платинового цвета визитку, я взял.
Некоторое время размышлял, считать ли это предложение унизительным. Допил шампанское и решил считать его лестным. Значит, еще на что-то гожусь. Правда, когда я был капитаном, наша команда проиграла и меня больше в капитаны не звали.
На верхней палубе обнаружил пару парней, одетых много лучше меня, но куда более пасмурных, чем я — вариант Петровича. Мультимиллионеры ставшие просто миллионерами. Лица вроде знакомые. На всякий случай поздоровался. Они ответили так, словно раздумывали, кто я такой.
Очень хорошо, что в углу, за привинченным столиком я увидел Лолитку Обломову, уж ее-то я узнал бы всегда. Ангел, сущий ангел. Не красивая, чтобы ах, но милая-милая без слащавости, союзник во всех хороших делах. Чем ближе я подходил, тем очевиднее становилось, что ангел сильно осунулся. Насколько помню, она была из очень простой семьи. Лолитой ее назвали не в честь Набокова, а в честь латиноамериканской певицы. Откуда такая фамилия — не знаю.
Она мне обрадовалась. Справа и слева от нее сидели две парочки занятых друг другом гостей, а ей было выделено чистое одиночество. Я уселся рядом.