Византия сражается
Шрифт:
– Шура – тот еще моряк. К тому же идет война… – Дядя Сеня вновь зажег свою сигару.
– Думаю, он сможет научиться.
– Ты сказал ему, что пойдешь ко мне?
– Нет, Семен Иосифович.
– Возможно, ты поступил бы по-мужски, сказав ему?
– Нужно, чтобы с ним поговорил старший.
– И ты ни с кем из взрослых это не обсуждал?
– Только с вами.
– Я поговорю с Александром. Но ты должен держать это в секрете, Максим.
– Чтобы не было семейного скандала?
– Именно.
Он вздохнул. Возможно, обрадовался, что по крайней мере один из младших членов семейства оказался честен.
– Тебе лучше уйти, Максим. Если увидишь Шуру, попроси его зайти ко мне.
– Попрошу, Семен Иосифович.
Не прошло и часа, как я спустился вниз, чтобы подыскать упаковочную бумагу для подарка Кате, и увидел, что Шура вернулся и прошел в дверь, соединявшую контору дяди Сени с домом. Я был в этом помещении лишь однажды: темное дерево и маленькие окна, столы из дуба и красного дерева с медной отделкой, служащие, сидящие за ними, вероятно, с пушкинских времен. Я удивился, почему это Шура отправился в контору, а не в кабинет.
Я замер, следя за дверью, но Шура больше не появлялся. Я решил, что он вышел через другую дверь.
Будучи довольным собой, я отправился к тете Жене за цветной бумагой. Она вручила мне лист, дала ножницы и ленту и попросила не беспокоить дядю Сеню, если я его увижу. Он был в необычайно мрачном настроении.
– Это связано с Шурой?
Она пожала плечами:
– Возможно. Он, кажется, и тобой не слишком доволен. Ты что-нибудь натворил?
– Ничего, тетя Женя.
Я вернулся к себе в комнату, немного озадаченный, и занялся упаковкой подарка. Потом позвал Ванду и спросил, можно ли нанять одного из уличных мальчишек отнести пакет в Слободку. Она пообещала узнать. Я поставил на пакете инициалы Кати и ее польскую фамилию – кажется, она звучала как Граббиц.
– Для кого этот подарок? – спросила Ванда. – Он очень красивый.
Я поцеловал ее.
– Не думай, это не для возлюбленной. Он для моего друга, перед которым у меня должок.
Взяв несколько копеек, она забрала коробку. Вернувшись, Ванда сказала, что один из уличных пострелят с площади согласился ее отнести. Теперь, если Катя спросит, кто дал мальчику коробку, он ответит, что это Ванда, а я буду ни при чем.
Мы с Вандой занимались любовью – но очень недолго. Я в самом деле был не в настроении, раздумывал, что же случилось с Шурой. Учитывая, как удачно все складывалось, он мог сесть на первый же корабль, отправлявшийся из Карантинной бухты.
Я попросил Ванду оставить меня в покое на полчаса и уже потянулся к ящику, где держал свой кокаин, как дверь бесшумно открылась и тотчас закрылась. Я ожидал увидеть Ванду. К моему ужасу, это оказался Шура. Он ухмылялся и выглядел угрожающе. Кузен снял галстук и рубашку и надел крестьянскую рубаху со шнурком у ворота, обмотал вокруг шеи яркий плотный шарф; сверху набросил шубу, истертую до дыр. В руке держал треух. Выглядел он почти что жалко.
– Ты мелкий стукач, – произнес он. – Глупый, тупой мелкий киевский золотарь. Ты же ничего не видел. Какой же я жулик? Это просто смешно. Дядя Сеня – вот кто самый настоящий жулик.
Мне эти революционные доводы были хорошо знакомы.
– Капитализм – не преступление.
– Неужели? Что же, твой план провалился. Меня не отошлют на галеры. Мне просто придется быть поосторожнее, чтобы мелкие зеленые ябеды не увидели ничего лишнего.
– Так сказал дядя Сеня?
– Не совсем. Но смысл именно таков.
– Не могу в это поверить.
– Как хочешь. Я думал, что мы были друзьями, Макс.
Шура говорил так, будто я предал его! Сейчас я вспоминаю его с теплотой и давно простил, но в тот момент Шура, считавший себя жертвой, был почти смешон. Я улыбнулся:
– Шура, это ведь ты разрушил нашу дружбу.
– Ты идиот. Я спал с Катей еще до того, как ты здесь появился. Я попросил ее позаботиться о тебе, заплатил ей. Почему, ты думаешь, тебе было так легко?
– Она полюбила меня.
– Не сомневаюсь в этом. Полюбила, как могла. Она была моей подружкой долгое время. Спроси у кого угодно.
– Ты лжешь. Это подло.
Шура раскраснелся. Его лицо пылало так же, как и его коротко остриженные рыжие волосы.
– Ты мне, кажется, не веришь? Спроси Катю.
Дверь медленно отворилась. Вошла Ванда.
– В чем дело, Шура?
Кузен сказал, чтобы она ушла. Я кивнул.
– Это наше дело.
– Не вздумайте драться, или я позову тетю Женю.
– Я его не трону, – заявил Шура.
Это меня успокоило.
– По крайней мере, ты доходчиво объяснил, что чувствуешь, – сказал я. – А как же я? Мой соперник – мужлан, любитель евреев, с трудом выговаривающий собственную фамилию. Бандит.
– Любитель евреев? – рассмеялся он. – Почему бы и нет? Ты знаешь, какую фамилию мы раньше носили?
– Ты о своем отце? Удивлен, что ты знаешь его имя.
– Ты о своем не знаешь даже этого.
Мы ранили друг друга слишком сильно, такую боль могут причинять только очень близкие люди. Я остановился первым, отказавшись продолжать ссору. Если Шура собирался козырять тем, что он наполовину еврей, – меня это не касалось. Это лишь подтверждало мои подозрения.
– Мне тебя жаль, – произнес он. – Ты мог бы стать здесь счастливым. У тебя были друзья. Люди тебя любили. Но теперь – все. Я советую тебе убираться из Одессы как можно скорее.
Неужели он мне угрожал? Я сказал:
– В Одессе для меня больше нет ничего интересного.
Шура отворил дверь, потащив за собой изъеденную молью шубу.
– Ты заговоришь по-другому, когда у тебя закончится снежок.
Снежком называли кокаин.
Потом Шура ушел. Неужели он решил, что сделал меня зависимым от наркотиков? Я встревожился, но быстро успокоился. Я не из тех, кто становится наркоманом. Я в течение многих месяцев не прикасался к наркотикам. На самом деле, в последние годы, когда цены поползли вверх, я совсем завязал. Временами я могу пуститься во все тяжкие, но что касается ломки – я никогда ее не испытывал. А наркоманом считается тот, у кого бывает ломка. Кокаин запретили после Первой мировой войны. Это была одна из самых глупых вещей, какую только можно сделать. В таком случае следовало объявить вне закона и аспирин, и джин.