Визажистка
Шрифт:
Уличная цыганская служба в какой-то степени возмещала недостаток психотерапевтической, если бы при этом цыганки не наловчились так нахально воровать чужие кошельки.
Хорошо, но почему тогда именно Вере цыганка сказала про заморского принца? Ведь не все же, как Александр, — заморские. Не случайно же, верно? И про то, что Вера тоже сейчас постоянно занимает его мысли. Она и сама это знает, чувствует…
Сердце у Веры радостно заколотилось. Такое ощущение, что все это утро кто-то не случайно настраивал музыкальные инструменты — постукивал, тихо тренькал,
Вера на минуту даже остановилась, огляделась вокруг, по привычке поискала глазами автомобиль кофейного цвета, присмотрелась к незнакомому водителю, который стоял возле своей машины, небрежно облокотившись на капот. Неожиданно у молодого человека что-то тихо запиликало под кожаной курткой. Привычным движением он вынул из кармана пейджер, прочитал сообщение, быстро сел за руль…
Странно, но короткий сигнал пейджера почему-то вклинился во внутреннюю мелодию Веры тревожным звуком. Радость внезапно погасла.
Вера попыталась вспомнить: где она последний раз, совсем недавно, слышала подобный писк и почему он так неприятно сейчас на нее подействовал?
Но не смогла — и лишь прибавила шагу. Она уже и без того немного опаздывала.
Глава 10
ЗВУКИ ВИЗАЖИЗНИ
В квартире Георгия Александровича Свирского, как всегда, был разлит таинственный полумрак. И еще — ни с чем не сравнимый запах.
Разумеется, в разные дни из кухни мог доноситься запах чего-нибудь съедобного, из шкафа для верхней одежды отдавать нафталином, а в коридор незаметно просочиться сигаретный дым из подъезда. Но все это перекрывал один невнятный, устоявшийся дух древности.
Так пахло в библиотечных хранилищах и антикварных магазинах. Так пахло дома у Старче.
Вера быстро поняла почему — Георгий Александрович Свирский как раз и являлся собирателем, коллекционером уникальных часов, книг, картин и всевозможных старинных вещей. Недаром в квартире Старче была установлена сигнализация и существовала непростая система дверных запоров, поэтому здесь редко появлялся кто-либо из незнакомых людей без особого приглашения.
Трудно сказать, чем Вера заслужила внезапное доверие Старче, который с немыслимой легкостью допустил ее в свой домашний «храм искусств», где редко появлялись даже его племянники. Может быть, как раз тем, что не очень-то стремилась ему понравиться?
Но факт оставался фактом, это каким-то образом случилось. Подобные вещи невозможно объяснить иначе, чем загадочной игрой Фортуны — весьма непредсказуемой дамы, которую древние недаром изображали с накрепко завязанными глазами.
Старче встретил Веру лежа на диване — из вежливости он смог только присесть, с величественным видом облокотившись на подушки.
С первого взгляда было понятно, что сегодня он снова плохо себя чувствует, «невыездной». И значит, работа, которую Вера до сих пор никак не научилась воспринимать всерьез, откладывается до следующего раза.
— Жаль, что у тебя нет телефона, чтобы в таких случаях не гонять тебя напрасно, — сказал Старче. — Хорошо бы тебе поставить. Ты при случае узнай, сколько это стоит.
— Наверное… дорого, — вздохнула Вера и растерянно улыбнулась.
Старче как будто подслушал ее мысли — она как раз не так давно думала, что, если бы у нее был телефон, она могла бы каждый день разговаривать с Александром. Он ведь мог ей звонить и из другого города тоже. А иногда даже из другой страны.
— Знаешь, в тебе есть какая-то тайна, — помолчав, заметил Свирский. — У тебя необыкновенная улыбка. Было бы мне поменьше лет, примерно так лет… на пятьдесят.
«Великая тайна, что у меня нет телефона, да и вообще ничего почти нет», — подумала Вера.
— В любом человеке есть тайна, — сказала она вслух.
— Нет, как раз не в любом, — возразил Свирский, и было заметно, что ему надоело лежать в одиночестве и хочется поговорить. — Я прожил очень длинную жизнь и могу сказать, что есть люди, в которых мерцает скрытый свет, как угли, которые еще не разгорелись. Посидишь немного со стариком или торопишься?
— С удовольствием, — сказала Вера, присаживаясь в кресло. От долгой ходьбы гудели ноги — ей так приятно было сейчас их вытянуть и просто посидеть в тепле.
— Ну, уж про удовольствие ты явно загнула, — усмехнулся Старче. — Какое в этом может быть для тебя удовольствие? Знаешь-ка, лучше вот что: открой дверцу вон того шкафа и похозяйничай сама в баре. Я сегодня не смогу составить тебе компанию и побыть нормальным ухажером. Но ты порадуешь меня, если согреешься чем-то, что тебе по вкусу.
Вера встала и заглянула в бар, поблескивающий целым рядом диковинных бутылок, хрустальных фужеров, рюмок, низких темных стаканов из толстого стекла.
Честно признаться, только в гостях у Свирского Вера впервые попробовала на вкус дорогие вина и коньяки, которые раньше видела только на витринах супермаркетов, ужасаясь совершенно немыслимым ценам.
При этом Вера искренно удивлялась: неужели кто-то их покупает и пьет? Но теперь она узнала, чем отличался вкус настоящего шампанского «Асти Мондро» от шипучих винных напитков, и почти спокойно выслушивала по этому поводу комментарии Свирского, что за такое удовольствие действительно не жалко платить деньги.
Сейчас, с мороза, Вера плеснула себе в рюмку коньяка «Хенесси» — он отдавал запахом столетнего дуба, ореха, какой-то незнакомой травы и невольно ассоциировался с долгой, загадочной жизнью Старче.
Золотистый напиток по вкусу напоминал пряное вино — только гораздо более крепкое, и его так приятно было пить маленькими глотками, согревая рюмку в ладони, чтобы отчетливее чувствовать дивный аромат.
— Правильно, девочка. Когда в двадцатые годы в Америке объявили «сухой закон», «Хенесси» был единственным из коньяков, на который он не распространился, — одобрил ее выбор Свирский и снова о чем-то задумался, как будто был настолько стар, что пытался теперь лично вспомнить о пережитых когда-то треволнениях.