Визажистка
Шрифт:
— Когда-то я был влюбчив, у меня было очень много женщин! — признался однажды Свирский, пристально глядя на Веру. — Да, очень, очень много, даже чересчур. Я как-то недавно попытался даже подсчитать, но сбился. Понял, что забыл почти все свои подвиги. Последний раз я спал с женщиной примерно двадцать пять лет назад, но это было уже полное фиаско. Так что вы, Вера, не думайте обо мне ничего такого. Когда вы прикасаетесь к моему лицу руками, я вспоминаю свое детство, маму. Она у меня тоже была молодой и красивой. Но слишком рано от нас ушла. Вы чем-то на нее похожи. Кажется, улыбкой. Да, такой особенной, задумчивой улыбкой. Я говорю это для того, чтобы вы меня не опасались как мужчину. Не скрою, мне было бы это приятно, но я человек реальный и понимаю, что это чистый бред.
— Я и не опасаюсь, — сказала Вера. — Я никого не опасаюсь.
— Ну, это ты, деточка, тоже напрасно, — улыбнулся Старец одними уголками лиловых губ, заметив ее удивленный взгляд. — Скажи, детка, если это не большой секрет: а когда у тебя это было последний раз?
— Что? Ах да… Два дня назад, — помолчав, сказала Вера, вспоминая Александра.
— Видишь, какая нас разделяет бездна: два дня и двадцать пять лет. Целая жизнь. Мне бы очень хотелось, чтобы ты была счастлива.
«Я и так была бы счастлива, — могла бы теперь сказать Вера, вдыхая морозный воздух и рассеянно блуждая взглядом по красочным витринам. — Теперь я не одна. Но что это за ужасная история с пропавшими вещами? Почему Александра кто-то преследует? Нужно что-то делать. Но что? Пока я совсем ничего не понимаю. Только Старче сможет мне помочь. И потом — он хотел купить для своей коллекции рисунок Матисса, значит, у нас будут деньги. Возможно, много денег, и тогда мы что-нибудь сможем решить».
Жизнь, говорил Пифагор, подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные — торговать, а самые счастливые — смотреть.
«Самых счастливых», по крайней мере на первый взгляд, в Саратове почему-то сегодня было не слишком много. Казалось, что все до единого городские жители распахнули двери своих магазинов, разложили нехитрые товары на прилавках, расставили повсюду, где смогли найти свободные места, лотки, столы, скамейки, ящики — и дружно принялись торговать. Те, кто состязался в количестве больших барышей, естественно, оставались за кадром. Ну а лица большинства людей, которые подходили и разглядывали разложенные прямо под открытым небом горки колбас, селедок, ядовиторозовых пряников, шнурков, кусков мыла, бумажных цветов и прочих вещей, тоже при всем желании трудно было назвать счастливыми или хотя бы просто довольными.
Совсем недавно Вере пришлось случайно оказаться в центре города рано утром, и она была поражена, в какое лихорадочное движение приходит уже с половины седьмого утра пешеходная часть проспекта — по ней непрерывным потоком катили к местам торговли ручные телеги, нагруженные всевозможными товарами. Обычно каждую телегу, сопровождая мускульные усилия беззлобной матерщиной, толкали сразу по нескольку человек. И таких «бурлаков» по направлению к торговым рядам двигалась целая эскадрилья, громыхающий строй. Все они шли на особую войну — за выживание и свое место на рынке, в прямом и переносном смысле этого слова.
Маршрут Веры тоже, как назло, пролегал через торговые ряды, которые никак не удавалось обойти стороной.
Несмотря на будний день, народу в рядах с утра было уже так много, что создавалось ощущение ярмарки, настоящего народного гулянья. Повсюду жарились шашлыки и сосиски, раздавались громкие крики про «свежее маслице», два подростка на ходу откупорили зубами бутылки пива и пили прямо из горлышек, торговка с неестественно румяными щеками лузгала семечки и дула на что-то горячее, держа в одной руке, одетой в перчатку с обрезанными пальцами, одноразовый стаканчик.
Невозможно было представить, что все это происходит в первый год двадцать первого века, в центре провинциального российского города, в один из февральских дней.
Казалось, так было всегда и везде, лишь с небольшими отличиями в одежде, погодных условиях и речи, и в этом был какой-то тайный смысл. А точнее, неизбывная бессмыслица и загадка человеческого существования.
— Ой-ой, красавица, давай погадаю, — дернул кто-то Веру за край пальто, и, быстро обернувшись, она увидела перед собой смуглое лицо молоденькой цыганки.
— Не надо, — отодвинула Вера ее руку, тут же вспомнив приключение Ленки, и зачем-то соврала: — Я и так про себя все знаю.
«Может, и правда та самая вымогательница, вот забавно», — подумала Вера, вглядываясь в совсем детское лицо цыганочки. Если бы не округлый живот, выпирающий из ее многочисленных разноцветных одежд, можно было бы подумать, что этой девочке всего лет десять или двенадцать.
— Что ты можешь знать? А мы с сыночком тебе всю правду про жизнь твою расскажем, — сказала цыганская девочка, поглаживая себя по животу с каким-то женским, многозначительным выражением лица. — Сынок у меня совсем голодный, его кормить нужно, да ты и сама знаешь…
«Господи, что же она имеет в виду? — испугалась Вера. — Что я знаю? А вдруг я тоже беременная? Или она Антошку имеет в виду? Он в последнее время то и дело есть просит».
— Вот, возьми, — протянула ей Вера пятирублевую монетку, которая болталась в кармане пальто, отложенная как-то на проезд. — Больше нет.
Конечно, какие-то деньги еще остались. Вере было немного стыдно врать этой большеглазой беременной девочке, но доставать из сумки кошелек, а потом становиться посмешищем базарной толпы не хотелось еще больше.
— Да ты ладошку-то, ладошку раскрой, покажи, — снова дернула Веру за край пальто цыганочка.
— Вот, — протянула Вера ей руку. — Видишь, больше нет. Но цыганку, оказывается, интересовало совсем другое.
— Сразу могу сказать, что у тебя, красавица, на сердце принц один заморский лежит, только сердце его гложет какая-то черная забота, — забормотала цыганка, схватившись грязными ручонками за запястье Веры и разворачивая его ладонью к свету. — И ты тоже его мысли сейчас занимаешь, он про тебя тоже с утра до вечера думает, только ты одна у него на уме. А скоро он, красавица, будет…
— Заремка! Иди сюда! Шементом! — услышала Вера резкий голос, и девочка, оборвав свое гадание на полуслове, проворно шмыгнула куда-то в щель между ларьками. И исчезла.
«Эй, что там дальше? Что он будет? — чуть не закричала ей вслед Вера. — Что с нами будет?»
Конечно, хорошо, что обошлось без скандала и грабежа. К тому же она не верит ни в какие гадания. Понятное дело, они, цыганки, всем без разбору саратовским женщинам говорили примерно одно и то же, сочиняя про принцев и нечаянные свидания, — то, что каждой приятнее всего услышать.