Визит нестарой дамы
Шрифт:
– Какое-то плохое советское кино: травести, Обухова, муж, мама…
– Тут я не просекла. Про Обухову она ляпнула, чтоб поднять акции, я из-за провинциального выговора подумала, что она лимитная акула, оттяпавшая хату, и Андрей будет за ней как за каменной стеной. А она оказалась дочкой лимитной акулы, сирым акуленком, которому все зубы мамка выбила еще в детстве. Пришла такая постаревшая дурно одетая безработная, развела такую тюзятину…
– Что такое тюзятина?
– Мироощущение артистов, всю жизнь играющих пионеров и зайчиков в глубинке. Короче, провинциальный пафос, слеза по землистой щеке. Полуобморочный
– Что ж, – отвечает она звенящим от обиды голосом, – я хоть и не обладаю достоинствами предшественниц, но для меня это очень серьезно. Если для вашего мужа это не серьезно, то я этого не перенесу.
А Андрей стоит как персонаж мадам Тюссо.
– Где вы собираетесь жить? – спрашиваю я голосом заботливой мамаши.
– Мы снимем квартиру, – гордо говорит она.
– Утопия, – предсказываю я, – мой муж никогда не заработает на это.
– Я живу сегодняшним днем. Меня пригласили сняться в кино, я заработаю денег. А потом… Потом можно будет сесть в электричку, и электричка может разбиться… – говорит она, тоже, по-моему, что-то из прошлого репертуара.
– Вы хорошо представляете себе, что такое муж-музыкант? – спрашиваю я тоном не отговаривающим, а объясняющим технологию пользования.
– Я сама актриса, – сообщает она. Хотя на ней написано все: училище, общежития, кое-какой театральный брак, и в нем все несчастны, особенно дети, вторые роли в четвертых театрах и полная человеческая и женская невостребованность при абсолютной предлагаемости. И вдруг шанс оторвать красавца, могу себе представить, какую лапшу он там ей вешал под луной, пока я зарабатывала деньги. А Андрей стоит с обиженным лицом Пьеро, который решил первый раз в жизни побыть Арлекином, а его все равно, не спрося, как тряпичную куклу, перекладывают из постели в постель.
Конечно, можно пожалеть двух этих немолодых детей, для которых я классовый враг, потому что плачу всю жизнь из своего морального кошелька, а они прикидываются сиротками и платят из чужого. Не форсировать, дать им спокойно потрахаться, через месяц они озвереют друг от друга, потому что оба неудачники, и пахнет тут не любовью, а тоской по реваншу… Но что я с ним буду делать потом?
– И что дальше? – спросила Дин.
– Ну, пришла, мол, с вами он несчастлив, я его сделаю счастливым.
– А ты?
– А я – заворачивай, забирай, уноси.
– А она?
– Забирать некуда, дома муж, дочка и мама. Снять квартиру сложно.
– А ты?
– А я – надо было об этом думать до того, как ты сюда заявилась, ты пошла белыми, тебе и платить.
– А она?
– Стала обвинять меня в жестокости.
– Ну, кино!
…Она уходила с трагическими ужимками из какой-то раннефранцузской пьесы, в которой когда-то хотела играть героиню, но при распределении ролей получила только служанку.
– Я должен проводить ее. Она недавно падала в обморок, – свистящим шепотом сказал Андрей.
– Ничего, не упадет. И вообще, по законам жанра, в обморок полагается падать мне, но жалко времени, к тому же ужин из-за этой дуры остыл, – сказала я, и Андрей посмотрел на меня с обожанием. Мы были несколько оглушены мизансценой и весело сели за праздничный стол.
Столько лет играя в супружеские шахматы, мы наработали дежурные ходы, после разборок обращались к сексу, ходили гулять с собакой, обязательно вместе и за руку, и никогда не ужинали друг без друга. Чтобы вернуть меня в постель, понадобилось чучело артистки, но поскольку мой бывший муж был эгоистом и считал, что человечество круглые сутки сориентировано только на него, он не подумал, что артистка тоже захочет с размахом рассчитаться за все унижения со своим мужем, ринется на амбразуру и повиснет, как пудовая гиря.
Я дала ночь на размышление, в течение которой он крепко, хотя и нервно, спал около меня, и день, в течение которого он сидел и барабанил по фортепьяно. Первое означало, что он нервно истощен, а второе – что я совершенно забыла, что передо мной такой тонкий, такой ранимый, такой глубокий и такой нежный. Если честно, то я забыла. Я забыла это ночью, когда перешагнула в новую жизнь и сказала себе: «Точка, мальчик вырос, с сегодняшнего дня спрос с него по тем же правилам, что и со взрослого!»
Вечером, когда он забрался в постель, я почувствовала, что меня легче пристрелить, чем уговорить лечь рядом, и начала допрос:
– Ты ходил искать работу?
– Нет, – томно ответил Андрей, полагая, что в моих глазах он все еще тонкий, ранимый, глубокий и нежный.
– Ты ходил искать квартиру?
– Нет.
– Вы обсуждали перспективы дальнейшей жизни?
– Нет.
– Почему?
– Не знаю, – ответил он голосом, означавшим «я утомлен, я очень мучаюсь, неужели ты не видишь, что мне не до твоих глупых вопросов?».
– Ты хоть понял, что за эту историю ты будешь платить не моей, а своей кровью? – спросила я.
– Тебе хочется крови? Ты ее получишь! – сказал он с пафосом, тюзятина оказалась заразной.
– Позвони, пожалуйста, своей избраннице, выясни, есть ли у нее какие-нибудь завоевания.
– Не хочу. – И он натянул одеяло на свой античный профиль.
– А дальше? – спросила Дин.
– На следующий день он начал делать вид, что ничего не было.
– А ты?
– А я наоборот.
– Как?
– Позвонила этой бабе.
– Зачем?
– Чтобы выслать добычу наложенным платежом.
– И что?
– Спрашиваю, мол, успехи есть в «нашем дельце». Она жалуется, мол, рассказала своему мужу, он не верит. Я говорю, мол, дай ему трубку, я объясню. Она, мол, не могу, спит. А я – разбуди, а то мне придется завтра ему на работу звонить. Слово «работа» на совковую бабу действует магически. Тут же он в трубке, такой же малахольный, как и мой, актер, кстати, тоже. Извините, мол, за поздний звонок, но обстоятельства поджимают, ваша жена и мой муж любят друг друга, хотят быть вместе, и мы с вами должны помочь их счастью.