Визитная карточка флота

Телеграмму доставили

за полночь. Шаркая войлочными туфлями, Иван Егорович вышел в прихожую, отворил дверь. Пряча виноватую улыбку, не зазря ли потревожила старого человека, юная почтальонша протянула ему свернутый манжетиком бланк.

— Благодарствую, дочка, — ласково кивнул ей Иван Егорович, но сразу разворачивать бандерольку не стал.

«Небось ктой-то из прежних знакомцев проездом жалует», — соображал он, возвращаясь в комнату. Редко кто за последние годы, не считая детей, наведывался к нему специально, зато известно, что все пути в стране ведут через Москву. Потому и держал в хозяйстве отставной мичман две раскладушки с полным ночлежным припасом при каждой.

Подсев к столику и включив корабельную лампу с железным откидным колпаком, Иван Егорович не спеша водрузил на нос очки, раскатал и расправил ребром ладони пахнущий клеем листок.

«Встречай восемнадцатого поезд тринадцать вагон восьмой много вещей возьми такси целую Татьяна» — значилось на бумажных полосках.

От неясной тревоги захолонуло в груди. Приезжала дочь, свет его очей. Но собралась она в неурочное время: сентябрь на дворе, внук Димитрий в школу пошел. Может, купить чего приспичило? Тогда на кой лях «много вещей, возьми такси»?

Так и не заснул в эту ночь Иван Егорович. Ворочался на мягкой, с поролоновым матрасом, кровати, вздыхал и глотал вязкую слюну. Припомнил недавнюю обиду, когда шибко звал внука к себе на лето, но дочь с мужем устроили Димку в какой-то модный оздоровительный лагерь.

Манило курнуть, только год уже, как бросил баловаться табачным зельем, дав зарочное слово лечащему врачу…

Пошаливало сердце у Ивана Егоровича, нет-нет да и давало о себе знать. Корабельные эскулапы нашли у него «грудную жабу» незадолго до того, как пришлось списаться с последнего в его жизни корабля. А непогоду он мог предсказывать не хуже барометра: чувствовал, как ныли кости в суставах, и в такие дни был хмур, серьезен, вспоминал о дальних плаваниях, о друзьях. И все же здоровье никогда не подводило его на море; только здесь, на берегу, пришел он к мысли, что стар уж стал, пожалуй, и болезни его не выдуманы докторами.

Закадычный друг Иван Бочкарев, боцман с миноносца «Счастливый», еще до войны несколько раз ездил в отпуск купаться в теплых сероводородных ключах на Камчатке. Привозил с собой снимки: гейзеры, теплые реки, туманы над распадками… Красотища! Звал с собой, говорил, что горячая камчатская вода ревматизм за месяц смывает как пену. Боевой был моряк, наверное, и сейчас бы тянул нелегкую матросскую лямку, да погиб от фашистской торпеды неподалеку от Шпицбергена, когда проводил в Заполярье транспортные караваны…

Мысли Ивана Егоровича снова вернулись к дочери, описав какой-то невидимый, но широкий круг, в котором могло бы уместиться полжизни. Думал он о Татьяне в последние годы не меньше, а больше, чем раньше. Это можно было объяснить новым его сухопутным образом жизни, а может быть, и старостью. Полвека принимал он соленые ванны, дышал колким морским воздухом. Помнил все моря-океаны… А теперь только мысленно мог перенестись туда, за тридевять земель. Снились ему морские

сны: жестокие штормы, ласковые океанские дали.

«Сейчас бы сделать хоть две-три затяжки», — подумал Иван Егорович, но сста не сдвинулся, так и лежал на койке с открытыми глазами. Еще больше маялся от того, что не с кем было поделиться нехорошим предчувствием. Третьегодняшним летом схоронил он на Перловском кладбище супругу свою Татьяну Трофимовну, с которой прожили без малого полвека, подняли на ноги двух сыновей и дочку. И хотя крутовато порой обходилась с мужем «мать-боцманша», но теперь по целковому заплатил бы Иван Егорович за каждое ее сердитое слово. Ведь ничто на свете не ценится дороже навсегда потерянного.

В шестьдесят семь лет овдовел Иван Егорович. Звали его после похорон в свои семьи сыны Андрей и Павел, приглашала к себе и дочь Татьяна. Не захотел. Отверг и услуги досужих кумушек, которые сватали ему младшую сестру покойной жены Алевтину Трофимовну: «И телом еще свежа, и на Татьяну страсть как похожа!» В ответ на такие слова Иван Егорович усмехнулся невесело:

— Хошь с одного стапеля каравеллы, да разное у них плавание…

Так и зажил бобылем отставной мичман, благо что неподалеку от его дома была столовая, работавшая без выходных. А будни проводил с ребятами в районном Доме пионеров, где на общественных началах руководил судомодельным кружком. Когда спрашивали, чем он занимается, отвечал:

— Корабли строю.

Одну из поделок Ивана Егоровича — модель крейсера «Аврора» в сотую часть натуральной величины — ребята пронесли через Красную площадь во время первомайской демонстрации. Радости старого моряка не было предела…

…Через неплотно задернутые шторы доглядел Иван Егорович, что в высотном доме напротив высветлились желтые пятна окон. «Вот уж и утро подкатило», — подумал он, поднимаясь с постели.

Часы показывали половину шестого. До прихода поезда оставалось добрых полсуток. «Надо квартиру хорошенько пролопатить, — оправдывался сам перед собой Иван Егорович, — одеяла гостевые выхлопать, пропылились небось на антресолях…» Да и в столовую надо было сходить пораньше, договориться со знакомой раздатчицей, чтобы плеснула в обед чего повкусней — с первого черпачка. Танюшка проголодается с дороги.

При мысли о дочке у него защипало веки. Давно уже выросла дочка, хорошего человека встретила, свое гнездо свила, а для отца она все тот же «поскребыш», любимица всей семьи. Отчего-то врезалась она в память такой, какой привезла ее Татьяна Трофимовна из эвакуации: в нагольном полушубочке и валенках, этакий неуклюжий мужичок с ноготок. Жаль, что не сохранились те шубейка да валенки, доконала их ненасытная моль.

Говорят, что внуки порой становятся роднее детей, а только не случилось с Иваном Егоровичем такого. Сын старшего, Андрея, Игореха, уже морское училище окончил, лейтенантом стал, двое пацанов у Павла, тот же Димка-невидимка подрастает, а сердце Ивана Егоровича по-прежнему тянется к дочери. Даже обиду единственную ей простил. А состояла она в том, что отказала когда-то Танюшка Сергею Урманову, сыну старого друга Ивана Егоровича. «Прости меня, папа, — сказала, — Сережа чудесный парень, но ведь сердцу не прикажешь…» И вышла за своего однокурсника по медицинскому институту Илью Юркевича. Иван Егорович даже слегка робел перед зятем, не по годам серьезным и рассудительным человеком, а особенно перед его очками в черепаховой оправе. Еще сызмальства вынес он убеждение, что человек в очках — ученый человек. И в самом деле зять теперь уже кандидат наук.