Визитная карточка флота
Шрифт:
Неловко улыбнувшись, Воротынцев спрятал под стол картон и молча стал ужинать.
«Ничего, море вас помаленечку обтешет, товарищ помполит», — подумал Алмазов, залпом допивая остывший чай. Потом заторопился в ходовую рубку.
— Что стало бы с нашим судном, если бы вдруг началась война? обращаясь ко всем сидящим, спросила Татьяна.
— Может быть, переоборудовали бы «Новокуйбышевск» в военный транспорт, — ответил капитан Сорокин. — В носу и на корме пушки, а может, и зенитные ракетные установки поставили, назначили бы военного помощника капитана — и в состав действующего флота… Я во время блокады Ленинграда вооруженный буксир
Чем ближе подходил «Новокуйбышевск» к южной оконечности Африки, тем больше хмарилось небо, громоздясь осадными башнями сизых облаков, сильнее горбатился океан, катя навстречу судну злую валкую зыбь.
На ходовой карте штурманов появились названия портов Южно-Африканской Республики: Дурбан, Ист-Лондон, Порт-Элизабет.
Помполит Воротынцев собрал подвахтенных на политическую информацию. Он повесил рядом две карты Африки: довоенную, на которой почти весь этот континент заливали несколько красок: голубая — французская, светло-зеленая — английская, темно-зеленая — португальская, желтая испанская… и теперешнюю, на три четверти покрытую веселой мозаикой цветов свободных африканских государств.
— На памяти нашей с вами, товарищи, — сказал Кузьма Лукич, народно-освободительная борьба перекроила всю карту мира. Яркий пример тому Африка. Видите, здесь осталось всего несколько струпьев колониальной и расистской проказы. Но и под ними тлеет и разгорается очистительный огонь национальных восстаний…
Неподалеку от мыса Игольный — самой южной точки Африканского континента, откуда-то из-под берега вывернулся отряд небольших военных кораблей. На мачте головного в бинокль был виден белый флаг с зеленым крестом через все поле и какой-то пестрой эмблемой во внутреннем верхнем углу.
— Гляньте по справочнику, чей это штандарт, — сказал Сорокин вахтенному штурману Рудякову.
— Южные африканцы! — через минуту сообщил тот.
Корабли аккуратно ответили на салют «Новокуйбышевска», затем разделились на две кильватерные колонны. Одна осталась с левого борта советского судна, другая перешла на правый.
— Чего это они затевают? — вслух размышлял секонд. — Выстраивают почетный эскорт?
— Такое же внимание, как от американцев в Карибском море, — сказал Воротынцев.
— Честь и уважение представителям великой державы!
— Была бы их воля, так уважили, что не поздоровилось…
На мачтах кораблей взвились какие-то флажные сигналы.
— Предупреждают, что ожидается резкое ухудшение погоды, — еще раз сбегав в штурманскую рубку, доложил Рудяков.
— Сами видим, — буркнул капитан.
— Что-то чаек не стало, Семен Ильич.
— Шторм идет, верная примета. Груз давно проверял?
— На днях, Семен Ильич. Крепеж держал надежно, — ответил
— Что дает факсимильный аппарат?
— Паук крутится возле Антарктики. Приличный идет циклончик.
— Он чикнет так, что у твоего крепежа не хватит терпежа.
— Что вы, Семен Ильич, японцы на совесть заделали!
— На японцев надейся, а сам не плошай, секонд. Здесь рядом ревущие сороковые. Нас и так погода долго баловала…
Татьяна как-то на досуге разговорилась со вторым помощником. Тот оказался коренным калининградцем, если так вообще можно говорить о жителях этого города. Семья Рудяковых поселилась в бывшем Кенигсберге весной сорок шестого года. Здесь Марк Борисович заканчивал десятилетку.
— Представьте себе, учился в одной школе с космонавтом Леоновым! похвалился он. — Помню, бегал по коридору рыжий такой мальчишка. Кто бы мог подумать, что он первым выйдет в открытый космос? А теперь живу на проспекте Космонавта Леонова, правда, дома нечасто бываю. Пятнадцатый год «по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там»! Не люблю на берегу засиживаться. Понимаете, доктор, у моряков на берегу особый режим. Им хочется веселья, постоянных праздников, а ведь у их близких обычные будни. Работа, учеба, домашние хлопоты. Вот и получается, что жена, теща, дети быстро устают от меня, а меня начинают раздражать житейские мелочи: магазины, рынок, аптека, воркотня, детские слезы… Рвусь в море и на судне отдыхаю от всего этого! Вот поплаваете годков с пяток, сами это поймете…
Пяток годков Татьяна плавать не собиралась, хотя новая профессия ей нравилась. Океан ее принял: она больше не укачивалась даже на самой муторной зыби, только приходилось умеривать аппетит, чтобы совсем не лишиться талии.
Первым засек перемену в ее образе жизни востроглазый радист Юра Ковалев.
— Татьяна Ивановна, — подначивал он, — зачем вы целый час мотаетесь по шлюпочной палубе? Готовитесь к Олимпийским играм в Токио?
За обедом Ян посматривал на Татьяну, видя, как она отставляет тарелку с супом, а буфетчица Лида потихоньку усмехалась. О своем деле она больше не заговаривала с Татьяной, зато ее снова стали замечать в обществе рулевого Гешки Некрылова. «Похоже, не зря я проводила воспитательную работу», — размышляла по этому поводу Татьяна.
За мысом Доброй Надежды шумел Атлантический океан. Он встретил «Новокуйбышевск» шестибалльной волной, низко к воде опустилось обложенное фиолетовыми тучами небо.
Капитан вызвал наверх штурманов, приказал им покрепче привязаться к берегу, то есть точнее определить свое место по видимым пока береговым ориентирам.
— Неизвестно, когда сможем еще определиться, — буркнул он. Воспитанник старой школы навигаторов, Сорокин не доверял радиопеленгатору.
Общими усилиями истребили неувязку курса, поточнее рассчитали дрейф судна. Теперь можно было идти без звезд в открытом океане.
Свирепел холодный ветер, все больше и больше разводил волну. От разных направлений шла суетливая зыбь, заставляя «Новокуйбышевск» чертить невидимые зигзаги кончиками мачт.
Буфетчица Лида залегла. Ее место привычно заняла Варвара Акимовна.
— Сколько можно балласт возить, — притворно ворчала кокша.
— Ей теперь нельзя переутомляться, — заступилась за Лиду Татьяна.
— Чего нельзя? — переспросила Варвара Акимовна и тут же сообразила: То-то, я вижу, округлилась наша краля. Неужели, думаю, с моих вкусных харчей? Небось Генкина работа?