Включай характер, Борода! (сборник)
Шрифт:
Юрка тогда краснел и бледнел, но даже не заикнулся об истории инструмента, а, встречаясь с Васькой, отводил глаза, стесняясь назвать человека вором. “Не в деньгах счастье”, - попробовал себя утешить, уступая дорогу обгоняющей Хмарке.
Хмарка первой въехала на пересеченный участок. Андрей, внимательно следя за грузом, объезжал кочки и выбоины, неторопливо перекатывался по неровностям, почти догнавший Васька Кучерявый в точности повторял его движения. Юрка добавил газу и пошел на обгон. Он шел по прямой, умело работал гидравликой и быстро наращивал отрыв. Впереди скоростной участок, где двухтонники снова включат свои скоростные качества.
Периферийным
Юрка выбрался на бетонку и “вдавил педаль в полик”. До финиша двести метров, а Андрей уже выкарабкивается на прямую. Юрка оглянулся. Хмарка догоняла. Васька Кучерявый мчал следом так быстро, будто заправил Мустанг собственной злостью. Три погрузчика, отчаянно дымя выхлопными трубами, мчались к финишу. Зрители, затаив дыхание, подавшись вперед, сжимали кулаки и задерживали дыхание.
Финиш рядом. Серега Хохол с матюгальником в руке и… Мария. Погрузчики теперь шли уступом. Хмарка и Мустанг сокращали расстояние с каждым метром.
– А вот хрен вам, ребята! Сегодня второе место меня не устроит!
– через плечо быстро глянул на догоняющих.
– Форклифты, блин!
– Наклонился вперед, ласкающим движением погладил пальцами руль, тронул подсос: “Ну, Маша, давай!”
Уже почти догнавший Андрей заметил, как перестало сокращаться расстояние между машинами, а перед финишем трехтонник будто прыгнул вперед, и Юрка первым промчался мимо Сереги.
Тяжелый Лешкин будень
Жизнь - последовательное расстройство
изначально здоровой психики
Начинался рабочий день на маленьком металлургическом предприятии: включались и наполняли цех приглушенными звуками станки, проходили к рабочим местам припоздавшие, мастер Михалыч, перекрикивая шум, объяснял слесарям, что весь станочный парк – дерьмо, но нужно работать, а потому в первую очередь починить «вот этот затраханный гроб, ту хренову дуру, эту задолбанную развалюху, а дальше по обстоятельствам».
Бросил сигарету в лужу разлитой эмульсии и приступил, натужно выдохнув, к погрузке болванок на тележку Лешка, худой, мелкорослый, со спины похожий на мальчишку, работяга.
Болванки весили не более пяти килограммов, но брал он их рукой в перчатке брезгливо, осматривал морщась, и швырял с отвращением, а потом обтирал руку о штаны. Считалось, что Лешка эти отвратные железяки не только грузит, но и сортирует, отбраковывая испорченные. Только дураков нет тащить потом отдельно брак на доработку, и все без исключения заготовки Лешка отвозил к станкам: «Им надо, пусть сами бракуют.»
Он работал и размышлял о том, что «все не так, что ничего не получается, что ничего не складывается, что ничего не выходит…» Дальше похмельная после вчерашней выпивки мысль не очень продвигалась, повторяя раз за разом, как испорченная пластинка, одну мелодию. Погодя, высветилась в голове новая фраза: «Денег сроду нет.» - и закрутилась в такт швыряния болванок: «Денег нет, денег нет…»
А их и правда не было, так как полученную зарплату Лешка сначала «обмывал», а оставшиеся деньги пропивал, поскольку не мог остановиться после обмывки, даже на еду не оставалось. Появлялся на работе дня через три-четыре больной и несчастный
Лешка злобно осмотрел свою работу и понял, что за размышлениями перегрузил. Потянул за дышло, уперся, навалился всем телом и подвыл, разменивая злость на жалость к себе и обиду на всех, пнул по колесу ногой и отправился за подмогой, оставив тачку в проходе.
В цехе начался большой перекур, токари и фрезеровщики оставили станки и закурили вокруг бочки с песком, а в проход въехал и остановился перед Лешкиной телегой автопогрузчик с ящиком готовых деталей. Водитель погрузчика Вован, грузный сорокалетний мужчина, посигналил, но, сообразив, что никто преграду с прохода отодвигать не собирается, попробовал сдвинуть сам – не тут то было – и заблажил писклявым голосом:
– Какой дурак тут железа навалил? Ни пройти, ни проехать… - Кто «навалил», он и сам знал, но подшучивать над Лешкой давно стало на предприятии традицией, и Вован не упустил случая. Со стороны курилки сразу донеслось басовитое разъяснение:
– Это Лешка – лось здоровый. Сила не мерянная.
Работяги захохотали, а «здоровый лось» Лешка, вернувшийся в сопровождении Сереги, грузчика со склада, впряглись и потянули тележку к дальним станкам.
Шутили над Лешкой все, кому не лень, беззлобно, зная его как парня безобидного и готового посмеяться, а что творилось в его душе никого не интересовало. «Блин! Повеситься, пусть тогда…» Точнее, он сначала подумал: «Блин!», вторая мысль: «Повеситься», а вот третья: «Пусть тогда…» — дальше этих слов так и не оформилась, потому что больше двух мыслей одновременно Лешка не осиливал.
Пока разгружался, похмельная вялость начала отступать. «Влегкую» привез остатки заготовок, а тут и обед. Есть уже хотелось, но пришлось обойтись чаем: сахар и чай покупались в складчину, и Лешка всегда исправно вносил свою долю с получки, пока последняя еще была в руках. Сладкий чай был гарантирован. Лешка начал успокаиваться. Покурил на воздухе, в цех вернулся, заготовки потаскал. Сначала руками, потом опять тачкой.
Остановился послушать песню станков. Приткнулся к колонне, закурил, глазами в пол прищура на токарей поглядывая, сравнивая звук станка и характер его хозяина. У мощного Сереги, борца греко-римского, шпиндель, бешено вращаясь, подставлял грубо деталь под резец, выл, стонал, ухал, сверля и режа, выплевывал иззубренную толстую стружку; Петр Владимирович вечно усталый отец двух многодетных семей ровно, спокойно, привычно, выполнял проход за проходом, небрежно сбрасывал готовые детали, буднично продвигаясь к неизбежному, закономерному, слегка надоевшему финалу.
Лешка перевел глаза на мощного токарного “немца”, за которым священнодействовал двухметроворостый красавец Макс, и невольно двинулся вперед. Шевеля губами, Макс, пристально вглядывался в кончик резца, нежно трогал и вращал двумя пальцами ручки суппортов; прислонял резец к детали, и теплое железо, теряясь под упорным взглядом, начинало утробно бормотать, изливаясь волнистой радужного спектра стружкой, раскрывалось, блестя влажно, готовясь к новым прикосновениям.
“До-, ре-, ми-… До-!” - зазвучали в Лешкиной голове и оформились в мелодию ноты из, казалось, навсегда забытого школьного сольфеджио. Завороженно взял в руку и поднес к носу стружку и вздрогнул, внезапно запаниковав: