Шрифт:
От скалистой земли когда-то давно отбежал островок. Так и замерзли они рядом. Потому замерзли, что отбежал островок от мамки-земли, потому заледенели, что земля отдела за своим своевольным детенышем. Спохватилась она, потянулась за ним, да уж поздно. Так и плывут в бесконечном времени каменный островок и вытянутый к нему большой полуостров,
Вдруг быстрый морзяночныи писк: тревога!
Откуда? С какой стороны? Иногда раздается в ночи словно пушечный выстрел, может в море ломается лед, может быть, камни скал лопаются от стужи. Иногда что-то стонет тоскливо — это ветер свивается для коварства в тугую пружину. Иногда что-то ухнет и загудит, словно дальний экспресс, — это снег перемерзший сорвался с утесов. И снова — тревога!
Какая беда надвигается? Какая идет опасность? На самом краю полуострова под отвесными черными скалами — люди живут в деревянных домах с паровым отоплением.
И на острове люди живут. А вокруг на тысячу километров безлюдье, только песцы, да тюлени, да полярные совы, да редкостный ныне белый медведь.
Имеются в этом безлюдье зимовки. Они поставлены так редко и так далеко друг от друга, что в смысле население упоминать о них так же странно, как о единственном неопавшем листочке в зимнем лесу. Но именно с дальних зимовок, едва различимых под снегом, несутся на материк всевозможные ценные сведения.
Измеряют люди на зимовках тревогу приборами, сами готовятся к защите и на Большую землю посылают предупредительные сигналы.
"Тревога! Идет ураган-циклон такой сокрушительной силы, что, постепенно ослабевая, добежит до самого Черного моря. Беды понаделает. Готовьтесь! Готовьтесь! Север шуток не шутит".
В воскресенье тихо было в природе, так тихо, словно лопнул барабан в духовом оркестре и все музыканты, опустив медные трубы, сидят в изумлении — не дышат.
Картина эта для простых ушей. Для ушей, оснащенных аппаратурой, картина другая.
Толкаются над землей радиоголоса. Шумят, смеются и плачут. Английские разговоры смешиваются с итальянскими, джаз заглушается финским церковным пением, и органная музыка отступает под натиском громкозвучной французской певицы.
— Борт тринадцать-сто тридцать шесть. Прошу разрешения на посадку.
— Посадку разрешаем. Заходите с востока, у нас низовой ветер...
И уже совсем рядом голос местной радистки Раи:
— Я — "Фиалка". Борт тринадцать-сто тридцать шесть, не встречали в Архангельске Володю Бойкова? Он мой брат.
— "Фиалка", "Фиалка", мы его в Печоре встретили на неделе. Жив-здоров, велел кланяться. Он на Диксоне нынче. Мы к вам мальчика доставили, Колю.
Через
— "Фиалка", не в курсе, почему гидролог Чембарцев не пришел встретить сына? Должен был.
Сразу же голос Раи, сдержанно-тревожный:
— Я — "Фиалка". Вызываю гидропост Топорково. Гидролог Чембарцев, ваш сын Коля только что прибыл рейсовым самолетом. Что случилось? Почему вы не приехали его встретить? Гидропост Топорково... Гидропост Топорково... И нет ответа.
В школе-интернате на втором этаже, в комнате номер пятнадцать, проживал Соколов Ленька, ученик третьего класса. Имелись у него в комнате шкаф, стол, радиоприемник, портрет космонавта, картинки из жизни животного мира, зеркало, стулья и две железные кровати, застланные малиновыми одеялами. Была у Леньки в комнате муха, которая по какой-то причине не заснула на зиму, но подолгу сидела в каком-нибудь углу. Потом, обалдев от тоски, громко и быстро летела через всю комнату и снова садилась дремать. Мухой Ленька очень гордился. Еще была у Леньки родная сестра Наташка. Правда, жила она в другой комнате, этажом выше, но сейчас находилась у Леньки в гостях.
Ленька книжку читал про шпионов. Наташка шагала по комнате туда-сюда. Когда Наташка думала, она всегда расхаживала таким образом. Наверное, потому отметки по предметам, были у Наташки некрепкими и неустойчивыми — в классе и ведь не походишь, в классе нужно тихо сидеть и не ёрзать.
Наташкой Ленька гордился редко, чаще бывал на нее сердит.
– Ленька.
Молчание.
– Ленька!
Молчание.
— Ленька!!
Молчание.
Я знал одного мальчика, который любил читать детективы и приключения. Когда он читал их, он весь был там — на месте происшествия. Говорят, семья его собиралась на дачу как раз и то время, когда он читал. Его погрузили в машину — он ничего не заметил. Привезли на дачу — он ничего не заметил. Когда же он, закрыв книжку, оглянулся и увидел вокруг незнакомую обстановку, то выпрыгнул в окно, решив, что его украли.
– Ленька!
Молчание.
Наташка заглянула брату в лицо и увидела — спит Ленька и во сне шевелит губами.
— Не иначе всю ночь читал. И куда в него столько влезает?.. — Наташка тряхнула Леньку за плечо. Со всей силы тряхнула. — Ну, Ленька, какой ватиканский язык? На какой похож?
— На твой — без костей! — закричал Ленька, мгновенно проснувшись.
Наташка вздохнула глубоко и протяжно. Шаги ее стали короче. Лицо погрустнело.
— Ленька, как ты думаешь, в Южной Америке сейчас что цветет?
Ленька заткнул уши пальцами.
Скучно? Конечно — если один читает, а другой от безделья пристает с вопросами на отвлеченные темы. Можно было Наташке пойти в комнату развлечений и в кружки, даже в читальню. Но именно в тот вечер Наташка была настроена меланхолически и въедливо. Отчего такое бывает, науке пока неизвестно. В сущность ребячьих поступков наука тоже пока не вникла.
— Ленька, мухи задом летают?
Ленька посмотрел на сестру глазами, полными укоризны.
— Не мешай, а? Он сейчас как раз ловит.