Шрифт:
Олег Чувакин
Вкус карамели
Март. В лужах на чёрном асфальте отражается солнце, жёлтые пятна пляшут в глазах. Серое снежное крошево рассыпается под ботиками и сапожками. Подготовительная группа детского сада, построенная в колонну по два, идёт на экскурсию в библиотеку. Воспитательница следит, чтобы никто не поскользнулся, не упал. В алом плаще, в берете с пупырышком Зоя Аркадьевна походит на художницу.
Мне меньше семи. Я шагаю в середине колонны. Со мной в паре друг Женька.
Библиотека - какое длинное слово! Как заклинание. Немного боязно,
Идти, наверное, далеко. Может, по пути мы сделаем привал, и воспитательница разрешит разжечь костер. Хорошо бы раздобыть спичку: не простую, а охотничью, с толстой бело-коричневой головкой, которая шипит и не гаснет в воде.
Я говорю про привал Женьке. Он противно смеётся: костры и привалы бывают в лесу, а не в городе. Колька Фомичёв впереди подслушивает и тоже смеётся.
Дальше я иду молча. Обидно, что Женька и Колька смеются.
Библиотека - на первом этаже кирпичной пятиэтажки. У входа чёрная вывеска. Золотые вытянутые буквы под стеклом. Я читаю: "областная", потом: "детская".
Зоя Аркадьевна предупреждает, чтобы мы входили по одному, но мы входим по пять. Так интересней: ты крутишься, тебя как бы засасывает.
В фойе тепло, сухо, сладковато пахнет старыми книгами. Из окон тянутся солнечные лучи, в них кувыркается пыль.
Из раздевалки две библиотечные тётеньки ведут нас в зал, он называется "абонементный". На светлом столе библиотекаря - бумаги, журналы, на подставке - три ручки, с красным, зелёным и синим колпачками, фанерный ящик размером с полстола, а на ящике написано: "Формуляры". Вдоль окон, до дальней стены, выше нашего роста, - стеллажи с книгами. Мы притихаем. Книги живут в тишине, как, например, рыбы живут в воде, птицы в воздухе, а грибы в земле. Тётеньки много знают о книгах. Я догадываюсь: тётеньки попали сюда, потому что прочитали все книги. Кто прочитал все книги, тому дают светлый стол, шариковые ручки и формуляры.
Нас ведут в читальный зал.
"Ух, ты!" - шепчет Колька. На дальнем столе, на книжной стопе стоит фильмоскоп. Из круглого голубого дула с чёрным ободком струится чуть видимый белый свет. Фильмоскоп внутри весь наполнен белым светом. "Лучше бы телик включили", - хмыкает Женька.
Зоя Аркадьевна рассаживает нас за столы. Нас двадцать, но в просторном зале кажется, что меньше. Библиотекарши зашторивают окна (становится темно и здорово) и накатывают белый экран на стеллаж.
Одна тётенька крутит пластмассовый ролик, меняя кадры, вторая медленно, таинственным голосом начинает читать титры.
– Матросы!..
– говорит она, и меня пробирает счастливая дрожь.
– Остров!..
Откуда-то веет тропическим жаром. Моя кожа чешется и лущится от раскалённого солнца, руки горят. По берегу шуршат волны. Большая, белая с серым чайка бросает тень на моё лицо.
Остров не простой, а карамельный. Диафильм так и называется: "Остров карамели". Матросы-сластёны попали на сладкий остров и объелись конфет. Холмы из карамели блестят на экране, как золото. Ленивые матросы в тельняшках жирные, липкие, они приклеились к острову.
Главное - не съесть
У берега плавает карамель. В океане не солёная вода, а сироп.
Во рту у меня сахарно, вязко - карамельно во рту! Я глотаю слюни, приподнимаюсь со стула: не прилип ли?
Кто-то горячо дышит мне в ухо и теребит мой рукав. Матрос?.. Я вздрагиваю и облизываю стянувшиеся, очень гладкие губы. Вкус карамели во рту пропадает.
Надо мною расширяется луч фильмоскопа, в нём дымится маленькая радуга. Я оглядываюсь по сторонам. Двадцать девчонок и мальчишек с разноцветными от луча волосами смотрят на экран.
Вон Танька Куклицкая, там Саша Союзников, за передним столом Колька Фомичёв. У Таньки в глазах рыжие огоньки, её рот приоткрыт, зубы блестят. Саша жуёт воротник - он всегда его жуёт, когда показывают или рассказывают интересное. А Колька Фомичёв встает и поворачивается к фильмоскопу: "Подождите! Я недосмотрел!" На Колькиных щеках, носу и лбу золотятся карамельные залежи. Голая шея белеет от титров.
Я смотрю на Женьку. Он сжимает холодными пальцами мою руку и будто стонет: "Не верю я! Растает остров! Матросы утонут. Киты и акулы их слопают". Друг ёрзает на стуле, ему невтерпёж. Он должен рассказать о растаявшем острове библиотекаршам, воспитательнице, всей группе. Женька растопыривает пальцы в луче фильмоскопа и как бы цапает остров и матросов. "Растает!" - твердит он.
– Шеня-а!
– страшно шипит воспитательница. Она вредная, зато иногда справедливая.
"Нет, остров не растает, он снизу не карамельный, - уговариваю я себя.
– А киты людей не едят". Я забываю про диафильм, я мучаюсь: надо что-то ответить Женьке. На экране мелькают поцарапанные буквы: "Конец", надорванная плёнка с хрустом мнётся под резиновыми валиками. Досадно: я просмотрел, что стало с матросами.
На улице, возле библиотеки, Женька, опираясь на Колькины и мои плечи, подпрыгивает в строю. Он как бы старается стать выше. Он кричит:
– Остров растает! Так не бывает! Эх вы, малышня ясельная!
Саша Союзников, Колька Фомичёв, Танька Куклицкая - и все, все!
– удивлённо, пучеглазо переглядываются. И подхватывают, как песню:
– Растает! Растает! Не бывает!
Воспитательница улыбается. Она повязывает шарф Таньке и не кричит на Женьку с Колькой, которые машут руками, пуляют варежками на резинках и нарушают строй. Значит, Зоя Аркадьевна заодно с ними. Никакая она не художница! Она как все. Думает, что остров ненастоящий.
А я - против всех.
Остров карамели не растает.
Он особенный: из тех, что не тают.
Из вечной карамели. Из специальной карамели.
"Специальный" - волшебное слово моего папы. Его работа называется "инженер-конструктор", и когда мне что-то непонятно, папа говорит заветное слово.
– И книги все - понарошку!
– Женька шагает в строю и говорит глухо и громко, приставив ладоши ко рту, как бы в рупор.
– Не по правде!
Я разглядываю кромки чёрного льда над лужами. В лужах уже нет солнца. Дует холодный ветер, небо походит на клейстер.