Вкус пепла
Шрифт:
— Здравствуйте, что вы тут делаете? — спросила она с недоумением. Но тут же ее поразила неожиданная мысль: — Вы что-нибудь нашли? Что-то насчет Сары? Ведь нашли, да? Что это было? Что?
Она вся дрожала, нетерпеливо переводя взгляд с одного на другого. Но оба не отвечали.
Наконец заговорил Патрик:
— Что касается Сары, то в данный момент мы еще ничего не можем вам сказать.
— Но почему же тогда… — начала она растерянно и запнулась.
Помолчав немного, Патрик сказал:
— Мы пришли, потому что нам нужно поговорить с твоей матерью.
Сообразив, что они дожидаются, когда она их пропустит, Шарлотта отступила и словно в тумане наблюдала, как полицейские вошли в комнату и остановились перед Лилиан. Та встретила их, скрестив на груди руки и высоко подняв брови.
— Предлагаем вам пройти с нами.
— Но я не могу, вы же понимаете, — возмущенно начала Лилиан. — Мой муж лежит при смерти, и я не могу его бросить одного.
Стараясь усилить впечатление от своих слов, она даже топнула, но на полицейских это не произвело никакого впечатления.
— Стиг выживет, а у вас, к сожалению, нет выбора. Пока я прошу по-хорошему, но повторять просьбу не буду, — сказал Патрик.
Шарлотта не верила своим ушам. Вероятно, тут какое-то ужасное недоразумение! Если бы только Никлас был здесь, он бы всех успокоил и в два счета бы все уладил. Происходило что-то дикое и несуразное.
— А в чем дело? — прошипела Лилиан и произнесла то, о чем только что подумала Шарлотта: — Вероятно, произошло какое-то недоразумение.
— Утром мы эксгумировали тело Леннарта Клинга. Судебно-медицинский эксперт берет сейчас анализы, а у Стига они уже взяты, и скоро будет готов полный отчет. Кроме того, мы провели сегодня обыск в вашем доме. — Тут Патрик глянул через плечо на Шарлотту, но затем продолжил, повернувшись к Лилиан: — И кое-что там обнаружили. Мы можем обсудить с вами нашу находку прямо здесь и сейчас, если вам так угодно, в присутствии вашей дочери, или поехать в участок.
В его голосе не отражалось никаких эмоций, но глаза смотрели с ледяным холодом, совершенно ему не свойственным.
На секунду Лилиан встретилась глазами с Шарлоттой. Та не поняла ничего из того, что сказал Патрик, но что-то мелькнуло во взгляде Лилиан, еще больше усилив ее растерянность, и у Шарлотты мурашки пробежали по спине. Случилось что-то нехорошее.
— У папы же был синдром Гийена-Барре. Он умер от нервного заболевания, — полуутвердительно обратилась она к Патрику.
Полицейский не ответил. Шарлотта еще все успеет узнать — больше, чем бы ей хотелось.
Лилиан отвела взгляд от дочери. И, словно приняв решение, спокойно сказала Патрику:
— Я еду с вами.
Растерянная Шарлотта так и осталась стоять, не зная, ждать ли ей здесь или тоже ехать с ними. В конце концов за нее решила ее нерешительность. Застыв на месте, она молча смотрела, как ее мать удаляется по коридору в сопровождении двоих полицейских.
~~~
Хинсеберг, [27] 1962 год
27
Женская тюрьма в Швеции.
Она решила, что навестит Агнес в первый и последний раз. Мысленно она уже перестала называть ее мамой — просто Агнес.
Ей только что исполнилось восемнадцать, и она покинула дом последних приемных родителей, ни разу не оглянувшись. Она не скучала по ним, а они по ней.
За прошедшие годы ей часто приходили письма — толстые конверты, которые пахли как Агнес. Она их даже не вскрывала, однако и не выбрасывала. Они лежали в чемодане, ожидая часа, когда, может быть, будут прочитаны.
Об этом Агнес и спросила в первую очередь:
— Ты получала мои письма, darling?
Мэри молча продолжала разглядывать ее. Четыре года они не виделись, и ей нужно было заново изучить это лицо, прежде чем начать разговор.
Ее удивило, как мало отразилось на Агнес пребывание в тюрьме. Выбор одежды был не в ее власти, так что от элегантных нарядов осталось одно воспоминание, но в прочем она, казалось, следила и ухаживала за собой все так же ревностно: волосы были уложены в новую прическу в виде высокой копны, глаза по моде густо подведены и в уголках нарисованы стрелки, ногти такие же длинные, какими Мэри их помнила. Сейчас Агнес нетерпеливо барабанила ими по столу в ожидании ответа.
Прошло еще некоторое время, прежде чем Мэри наконец заговорила.
— Да, но я их не читала. И не называй меня «darling», — закончила она и с интересом стала ждать ответа.
Она уже не боялась сидевшей перед ней женщины. По мере того как росла ее ненависть, внутреннее чудовище пожрало прежний страх. Такая огромная ненависть несовместима со страхом.
Агнес не могла упустить такой великолепный случай разыграть драматическую сцену.
— Ты их не читала? — вскричала она. — Я тут сижу взаперти, а ты разгуливаешь на свободе, ты развлекаешься, занимаешься бог знает чем, а для меня единственная радость — это знать, что любимая дочь читает письма, на которые я трачу бесконечные часы. А ты за целых четыре года не прислала мне ни единого письмеца, ни разу не поговорила со мной по телефону!
Агнес принялась громко всхлипывать, но не пролила ни слезинки — иначе идеально наложенная тушь потекла бы с ресниц.
— Почему ты это сделала? — тихо спросила Мэри.
Та мгновенно прекратила рыдать, спокойно достала сигарету, аккуратно прикурила и, сделав несколько глубоких затяжек, ответила с тем же несокрушимым спокойствием:
— Потому что он меня предал. Он решил, что меня можно бросить.
— Неужели нельзя было просто дать ему уйти?
Мэри приблизила лицо к Агнес, чтобы ничего не упустить из ответа. Она столько раз задавалась этим вопросом сама с собой, что теперь боялась потерять хоть словечко.
— Ни один мужчина не смеет бросать меня, — повторила Агнес. — Я сделала то, к чему меня вынудили. — Затем она перевела холодный взгляд на дочь: — Тебе ли не знать этого, а?
Мэри отвела глаза. Чудовище в ней беспокойно зашевелилось.
— Я хочу, чтобы ты переписала на меня дом во Фьельбаке, — резко бросила она. — И собираюсь там поселиться.
Агнес приготовилась что-то возразить, но Мэри поспешно добавила:
— Если ты хочешь поддерживать со мной впредь какую-то связь, то сделаешь, как я сказала. Если перепишешь на меня дом, то обещаю читать твои письма и отвечать на них.