Вкус пепла
Шрифт:
Имя Лилиан она выбрала за то, что оно так не похоже на «Мэри» и напоминало о цветке — нежном, эфирном и в то же время крепком и упругом.
Ценой тяжкого труда она изменила свою внешность: установила для себя военную дисциплину, отказывая себе во всем, чем раньше наедалась до отвала, и с поразительной скоростью начала сбрасывать лишние килограммы, пока от прежней тучности не остались одни воспоминания. С тех пор она тщательно следила за тем, чтобы не прибавить ни одного грамма, и презирала тех, кто, как ее дочь, не обладал такой же силой характера. Избыточный вес Шарлотты был ей противен, ибо слишком напоминал о тех временах, которые она хотела забыть. Распущенность, несобранность, мягкотелость пробуждали в ней настоящую ярость, и порой ей приходилось бороться с желанием живьем содрать с Шарлотты лишний слой жира.
Они издевательски спрашивали, не разочаровало ли ее то, что Стиг остался жив, но она не отвечала. Если быть честной, она и сама этого не знала. Она не строила подробных планов, все получилось как-то само собой. Да и началось оно еще с Леннарта — из-за его разговоров о том, что им-де лучше развестись. Мол, с тех пор как уехала Шарлотта, он обнаружил, что у них с Лилиан не осталось почти ничего общего. Она не могла теперь вспомнить, решила ли она уже сразу тогда, что он должен умереть. Она это сделала так, будто кто-то все решил за нее и двигал ее руками. Банка с мышьяком попалась ей, еще когда они только купили этот дом. Почему она тогда ее не выбросила, Лилиан и сама не знала. Быть может, потому, что уже тогда чувствовала: однажды яд ей пригодится.
Леннарт никогда ничего не делал второпях, поэтому она знала, что пройдет какое-то время, прежде чем он соберется съехать. Она начала с маленьких доз, чтобы он не умер сразу, но достаточных для того, чтобы муж разболелся. Постепенно Леннарт слабел, а ей нравилось ухаживать за ним. Прекратились разговоры о разводе, даже наоборот — он стал смотреть на нее с благодарностью, когда она его кормила, меняла ему одежду и отирала пот со лба.
Порой она ощущала, как беспокойно шевелится чудовище. От нетерпения.
Как ни странно, ей никогда не приходило в голову, что ее могут разоблачить. Ведь все происходило так естественно, само собой, одно вытекало из другого. Когда Леннарту поставили диагноз «синдром Гийена-Барре», она приняла это за подтверждение, что все идет как должно. Она же делала только то, что было ей предначертано.
В конце концов он все же ее покинул — но уже на ее условиях. Обещание, данное самой себе, что ее больше никто никогда не предаст, не было нарушено.
А потом она встретила Стига. Он был такой постоянный и преданный по натуре, что она твердо верила — он ее никогда не бросит. Он делал все, как она скажет, согласился остаться с ней в доме, в котором она жила с Леннартом. Она объяснила, что для нее это важно, это ее дом, купленный на деньги, вырученные от продажи дома, который на нее переписала мама и в котором она жила, пока не вышла за Леннарта. Тогда, к большому ее горю, пришлось тот дом продать, поскольку он оказался слишком мал для семьи. Но она всегда об этом жалела, и дом в Сельвике казался ей плохой заменой. Но по крайней мере, он был ее собственный, и Стиг это понял.
Но постепенно, с годами, Лилиан стала замечать растущее в нем недовольство, словно она в чем-то постоянно недотягивала. Они все время гнались за чем-то другим, чем-то лучшим. Даже Стиг. Когда он начал заговаривать о том, что они перестали понимать друг друга, что надо бы разойтись и начать жизнь врозь, ей уже не пришлось принимать решение. Она отреагировала на его слова действием — так же естественно, как вторник следует за понедельником. И Стиг, как и Леннарт, так же доверчиво положился на ее помощь, когда она стала его сиделкой, начала ухаживать за ним, как любящая жена. Он тоже был так благодарен ей за все, что она для него делала. Она и на этот раз знала, что предстоит неизбежное расставание, но это уже не имело значения, поскольку время и час, когда оно настанет, теперь определяла она.
Лилиан перевернулась на другой бок и подложила под щеку ладони. Уставясь незрячим взглядом в стенку, она мысленно видела картины прошлого. Не настоящего. Не будущего. Значение имело только то, что осталось позади.
Она видела отвращение на лицах тех, кто ее расспрашивал о девчонке. Им этого никогда не понять. Девчонка была безнадежна: такая непослушная, непочтительная. Только после того как Шарлотта и Никлас переехали к ней и Стигу, у нее открылись глаза и она поняла, какой это ужас. Сначала она даже испугалась, но затем поняла: это судьба. Девочка так походила на ее мать. Может быть, не внешне, но Лилиан видела в ее глазах то же зло. За прошедшие годы ей постепенно открылось, что Агнес была злым человеком. Лилиан с наслаждением наблюдала, как время разрушало былую красавицу. Она поселила мать поблизости — не для того чтобы навещать, а ради ощущения власти, которое она испытывала, отказывая матери в посещениях, без которых та мучилась в своей мерзости. Ничто не радовало ее так, как сознание, что Агнес здесь, рядом, и в то же время так далеко, медленно умирает, сгнивая изнутри.
Мать была нехорошим человеком, и девочка оказалась вся в нее. Лилиан видела, как девчонка исподтишка сеяла раздор и разрывала слабые нити, на которых держался брак Никласа и Шарлотты. Ее нескончаемые припадки и настойчивость, с которой она боролась за внимание родителей, незаметно подтачивали их отношения, и уже скоро они решат, что единственный выход для них — развод. Этого Лилиан не могла допустить. Без Никласа Шарлотта будет полным ничтожеством. Необразованная, толстая мать-одиночка с двумя детьми, лишившаяся положения жены успешного человека. Некоторые женщины из поколения Шарлотты, наверное, назвали бы такие взгляды устарелыми, сказали бы, что теперь не модно добиваться места под солнцем путем замужества. Но Лилиан-то знала, что это не так. В том обществе, среди которого она жила, статусу по-прежнему придавалось большое значение, и она хотела, чтобы все оставалось как есть. Она знала, что, обсуждая ее, люди часто добавляли: «Лилиан Флорин? Да у нее зять, между прочим, доктор». Это поднимало ее авторитет, а девчонка могла разрушить все.
Поэтому она сделала то, что от нее требовалось. Проследила, как Сара, отправившись к Фриде, вернулась с полдороги за забытой шапкой. В целом она и сама не знала, почему это произошло именно тогда, — просто подвернулся удобный случай. Стиг спал глубоким сном после снотворных таблеток и не проснулся бы, даже если в доме взорвалась бомба. Шарлотта улеглась отдыхать у себя внизу, и Лилиан было известно, что к ней туда почти не доносятся никакие звуки. Альбин спал, а Никлас ушел на работу.
Все оказалось проще, чем она думала. Девчонка решила, что купание в одежде — это такая игра. Она, конечно, отбивалась, когда Лилиан стала кормить ее «смирением», но силенок ей не хватило. И удерживать ее голову под водой было совсем не трудно. Единственная сложность возникла с тем, как незаметно доставить тело на берег моря. Но Лилиан знала, что судьба на ее стороне и неудача ей не грозит. Она завернула тело Сары в одеяло, отнесла на руках, а затем скинула в воду и смотрела, как оно погружалось. На это ушло всего несколько минут, а счастье, как она и думала, было на ее стороне, так что никто ничего не видел.
Остальное она делала по наитию. Когда полиция начала рыскать вокруг Никласа, она поняла, что никто, кроме нее, его не спасет. Пришлось сбивать полицию со следа, и тут ей повезло наткнуться на спящего ребенка, оставленного за «Скобяными товарами». Ужасная безответственность — вот так без присмотра бросать младенца! Его мать заслуживала, чтобы ее проучили. А Никлас, как она заранее выяснила, сидел на работе, так что полиции поневоле придется исключить его из числа подозреваемых.
Дочку Эрики она тоже выбрала, чтобы дать кое-кому полезный урок. Услышав от Никласа, что Эрика посоветовала ему и Шарлотте поскорее обзавестись отдельным жильем, она почувствовала такое возмущение, что у нее даже в глазах потемнело. Какое право имеет Эрика лезть со своими советами! Какое право она имеет вмешиваться в их жизнь! Отнести спящего младенца за угол дома оказалось совсем не трудно. Зола должна была служить предупреждением. Она не решилась подождать поблизости, чтобы посмотреть, какое лицо будет у Эрики, когда та выглянет на крыльцо и обнаружит, что младенца нет на месте, но она видела эту картину мысленным взором и радовалась.
Тут ее начал одолевать сон. Лилиан закрыла глаза и задремала на камерной койке. Перед ней в каком-то сюрреалистическом хороводе вереницей проходили знакомые лица — отец, Леннарт и Сара. За спиной Сары возникло лицо Стига, изнуренное и исхудалое. Но в середине хоровода кружилась мама. В паре с чудовищем, обнявшись и прильнув щекой к щеке, она исполняла страстный танец и нашептывала: «Мэри, Мэри, Мэ-э-э-ри-и-и-и».
Затем накатили темные волны сна.
Сидя у окошка дома престарелых, Агнес всей душой жалела себя. На улице хлестал дождь, барабаня по стеклу, и она вздрагивала так, словно его плети били ей прямо в лицо.