Вкус пепла
Шрифт:
С одной стороны, преступления против детей всегда приводили его в возмущение, но, с другой, он быстро прикидывал, каким образом столь неожиданный поворот скажется на его карьере как начальника полицейского участка Танумсхеде. На эту новость можно было посмотреть с двух точек зрения. Во-первых, она означала много лишней работы и административных хлопот, но, во-вторых, в плане карьеры это могло стать ступенькой для нового роста, который позволит ему вернуться в Гётеборг, чтобы снова оказаться в центре событий. Конечно, он вынужден был признаться себе, что два уже закрытых дела об убийствах, в расследовании которых он участвовал, не привели к желанному успеху, но рано или поздно что-нибудь убедит вышестоящее начальство в том, что его место в главной конторе. И возможно, именно это дело подтолкнет их к такому решению.
Поняв, что Хедстрём ждет от него совсем другой реакции, он осторожно прибавил:
— Ты хочешь сказать, что девочку кто-то убил? Ну, этот негодяй не уйдет от ответа.
В подкрепление своих слов Мельберг даже сжал кулак, но добился лишь того, что взгляд Патрика сделался озабоченным.
— У тебя уже есть соображения по поводу причины смерти? — спросил Хедстрём, как бы подсказывая, что сейчас важно.
Мельбергу его тон показался крайне дерзким.
— Разумеется. Я как раз собирался перейти к этому. Так что же сказал судмедэксперт о причине смерти?
— Девочка утонула, но не в море. В ее легких обнаружили только пресную воду, а поскольку кроме того там были еще и следы мыла, Педерсен полагает, что речь должна идти о воде из ванны. Эта девочка, Сара, утонула в ванне, затем ее отнесли к морю и бросили в воду, пытаясь изобразить несчастный случай.
Картина, которую вызвал у Мельберга доклад Хедстрёма, заставила его содрогнуться и на секунду изгнала мысли о продвижении по служебной лестнице. Думая, что за годы работы он перевидал уже все мыслимые ужасы, Мельберг считал делом чести не поддаваться впечатлениям, но в убийстве ребенка есть нечто такое, что никого не оставит равнодушным. Убийство маленькой девочки выходит за все границы дозволенного, и хотя чувство, которое он испытал, было ему непривычно, в душе он признал, что оно человека красит.
— Личность преступника неочевидна? — спросил он.
Хедстрём отрицательно покачал головой:
— Нет. У нас нет сведений о каких-либо проблемах в семье, и таких преступлений, где жертвой были бы дети, в Фьельбаке не отмечалось. Ни одного похожего случая. Видимо, придется начать с того, чтобы поговорить с членами семьи. Как ты считаешь? — настойчиво спросил Патрик.
Мельберг сразу же догадался, куда он клонит. Он был не против. До сих пор все получалось очень удачно, если он поручал Хедстрёму подготовительную работу, связанную с беготней, а сам появлялся в лучах софитов, когда все уже оказывалось выяснено. И стыдиться ему было нечего. Залог удачного руководства лежит в делегировании обязанностей.
— Мне кажется, ты настроен продолжать это расследование?
— Да. Раз уж я знаком с делом с самого начала. Мы с Мартином выезжали тогда на вызов, я уже виделся с членами семьи, ну и так далее.
— Да, похоже, что так будет правильно. — Мельберг одобрительно кивнул. — Только держите меня в курсе.
— Хорошо, — согласился Патрик и тоже кивнул. — Тогда мы с Мартином сейчас же и отправимся.
— С Мартином? — коварно переспросил Мельберг.
Он все еще злился на Патрика за его непочтительный тон, и сейчас ему подвернулась возможность поставить того на место. Этот Хедстрём временами ведет себя так, будто это он начальник полицейского участка, и сейчас как раз самое время показать ему, кто здесь главный.
— Нет, Мартина я сейчас не могу отпустить. Я поручил ему расследовать серию угонов автомобилей. Очевидно, у нас орудует какая-то шайка из Прибалтики, так что Мартин сейчас занят. Пожалуй, — сказал он протяжно, наслаждаясь страдальческим выражением на лице Патрика. — Эрнст не очень загружен, и я думаю, будет лучше всего, если вы займетесь этим делом на пару с ним.
Лицо сидевшего перед ним полицейского исказилось страданием, и Мельберг понял, что попал в самую точку, прямо в яблочко. Он решил немного утешить Хедстрёма.
— Поскольку тебя я назначаю ответственным за расследование, то Лундгрен будет докладывать непосредственно тебе.
Невзирая на то, что Эрнст Лундгрен как подчиненный был гораздо удобнее Хедстрёма, Мельбергу хватало ума видеть, что у него тоже есть свои недостатки. Кто же станет вредить самому себе…
Как только за Хедстрёмом закрылась дверь, Мельберг вынул из ящика письмо и начал перечитывать его в десятый, наверное, раз.
Прежде чем усесться перед монитором компьютера, Морган проделал несколько гимнастических упражнений для пальцев и плечевого пояса: он знал, что, погрузившись в виртуальный мир, иногда часами сидит в одной и той же позе. Потом он тщательно проверил, на месте ли все необходимое, чтобы потом зря не вставать. Все было тут: большая бутылка колы, большой батончик «дайма» [7] и большой «сникерс». На этом можно долго продержаться.
7
Дайм (Dajm) — шведская торговая марка кондитерских изделий.
На коленях у него лежала тяжелая папка, полученная от Фредрика. В ней хранилось все, что ему требовалось знать; целый фантастический мир, который он сам не мог создать воображением, был собран здесь под жесткой картонной обложкой и скоро будет превращен в единицы и нолики. Этим искусством Морган владел в совершенстве. Эмоции, фантазии, мечты и сказки по странной прихоти природы всегда были недоступны его мозгу, зато он повелевал такими логическими, дивными в своей предсказуемости единицами и нолями, маленькими электронными импульсами, которые живут в компьютере, превращаясь на экране в зримую картинку.
Иногда он задумывался: какое ощущение должно быть у такого человека, как Фредрик, когда он из ничего создает в своем мозгу иные миры? Каково это — вживаться в чувства других людей? Чаще всего такие попытки кончались тем, что он просто пожимал плечами и отмахивался от этих мыслей, как от чего-то не имеющего значения. Но порой, когда на него нападала глубокая депрессия, он чувствовал всю тяжесть своего недостатка и приходил в отчаяние оттого, что родился не таким, как все люди.
В то же время для него служило большим утешением знать, что он не один такой. Он часто заходил на домашние странички для людей вроде него и с некоторыми обменивался сообщениями. Как-то раз он побывал на встрече в Гётеборге, но больше решил туда не ездить. Те особенности, которые отличали его собратьев, не давали им свободно общаться и друг с другом, так что мероприятие кончилось полной неудачей.
Но было все же приятно убедиться, что он не исключение. Ему хватало этого знания. В сущности, он не испытывал тяги к общению, которое, по-видимому, так много значило в жизни других людей. Лучше всего он чувствовал себя, когда оставался в своем домике в компании одних лишь компьютеров. Изредка он терпел присутствие родителей, но и только. С ними ему было спокойно. У него ушло много лет, чтобы научиться их понимать, разбираться в сложном языке их мимики и жестов, воспринимать те тысячи сигналов, которые его мозг, по-видимому, неспособен был расшифровывать. Они тоже научились к нему подлаживаться, разговаривать так, чтобы он мог понимать их хотя бы приблизительно.