Вл. Соловьев
Шрифт:
Если первый тезис Вл. Соловьева гласит здесь о том, что мир лежит во зле и что все живое живет только уничтожением другого живого и самого себя, то тут же зарождается у Вл. Соловьева и второй тезис. Уничтожать все живое и самого себя можно только при условии логической противоположности ко всему этому мировому безобразию.
Если же есть зло, основанное на выживании одного живого существа за счет другого, то это значит, что есть и такая цельность, которая основана не на взаимоистреблении, но на взаимной любви и гармонии. Эту цельность Вл. Соловьев называет логосом. И это есть его второй тезис, без которого немыслим был бы и первый, т. е. невозможно было бы даже просто и констатировать мировое зло. Вл. Соловьев пишет: «Первенство бытия принадлежит не отдельным частям, а целому. Безусловное первоначало и источник всякого бытия есть абсолютная целость всего сущего, т. е. Бог. Эта-то целость всего,
Но отсюда сам собою вытекает и третий тезис, который у Вл. Соловьева формулируется так. Логос, или божество, становится смыслом жизни самого человека и вместе с тем принципом мирового всеединства. Отсюда вытекает и четвертый тезис, гласящий, что божественное всеединство есть живая личная сила, а не только идея как предмет созерцания ума.
Пятый тезис гласит, что если имеется эта живая вечная сила всеединства, то, значит, есть и носитель этой силы, т. е. сам бог, но не просто бог, а богочеловек, в котором воплощается божественный логос и одухотворяется материя. «Если первый природный человек был образом и подобием Божиим, то новый духовный человек есть истинный Бог, потому что в нем существо Божие, составляющее истинный смысл всего существующего, впервые явилось самим собою, показало себя тем, чем оно есть безусловно» (4, 3, 365–366). Последний тезис важен еще и потому, что он делает невозможным находить у раннего Вл. Соловьева черты пантеизма. Если эти черты и были, то скорее в результате недостаточного внимания Вл. Соловьева к этой стороне вопроса и в результате более словесного, чем существенно-логического, недоразумения. Сам собою появляется у Вл. Соловьева и шестой тезис его работы, в котором он говорит о приобщении всякого человека к богочеловечеству, т. е. о таинствах.
Две теоретические тенденции особенно важны в этой первой статье Вл. Соловьева. Во-первых, необходимо понимать теоретическую философию Вл. Соловьева не иначе как философию жизни. И во-вторых, становится ясным, что весь этот категориальный схематизм направлен у Вл. Соловьева единственно только к раскрытию того, что люди называют жизнью. Всю философию Вл. Соловьева нужно представлять как философию жизни, сконструированную в виде системы категорий. Конечно, Вл. Соловьев никогда не был материалистом, он объективный идеалист, но он стремился увековечить материю, возвеличить материю и сделать ее в основном равноценной самой идее. Уже из трактата Вл. Соловьева «Критика отвлеченных начал» отчетливо видно, что исторический процесс, которым заканчивается у Вл. Соловьева преодоление «отвлеченных начал», есть одновременно и торжество чистой идеи, и торжество пронизанной этой идеей материи.
Относительно другой, весьма важной статьи Вл. Соловьева, претендующей и на хронологический приоритет, а именно работы под названием «Мифологический процесс в древнем язычестве», имеются некоторые трудности, о которых стоит сказать. Дело в том, что в 1872–1873 гг. Вл. Соловьев был всецело занят немецкими философами, которые были ему необходимы для написания магистерской диссертации. В это время он даже перевел «Пролегомены» Канта. 18 марта 1874 г. П. Юркевич, предлагая оставить окончившего курс Вл. Соловьева при университете с научной командировкой его за границу, ссылался, между прочим, и на переведенные Вл. Соловьевым «Пролегомены». Влияние Шеллинга и Шопенгауэра на Вл. Соловьева было в то время весьма велико.
Все творчество Вл. Соловьева вообще пронизано мифологическими интересами, и мифологическая тематика иной раз появляется у него даже в буквальном смысле слова. Первые три главы работы 1883 г. «Великий спор и христианская политика» всецело посвящены истории Востока и Запада в связи с их религиозной философией и с постоянными реминисценциями мифологического характера. Также и в 1890 г. Вл. Соловьев напечатал статью «Первобытное язычество, его живые и мертвые остатки», где критикует современные ему односторонние мифологические теории и выдвигает понимание древнейшей мифологии не как анимизма и не как натурализма, но как «смутного пандемонизма» (4, 6, 183), или «стихийного пандемонизма» (там же, 232). Однако мифологическая стихия его идеализма больше всего сказалась в изображении «конца века» в «Трех разговорах» 1900 г. (см. 4, 10, 193–221).
Изучение мифологии Вл. Соловьев ставил настолько высоко, что еще до окончания университета он собирался писать «Историю религиозного сознания в древнем мире», без которой, как он считал, «невозможно полное понимание всемирной истории вообще и христианства в особенности» (6, 3, 106).
Мифологической тематике и посвящена статья «Мифологический процесс в древнем язычестве».
Мифологическая теория, проводимая Вл. Соловьевым в этой статье, в настоящее время, конечно, должна считаться глубоко устаревшей [5] . Однако для нас имеет значение не просто идейное содержание мифологической теории Вл. Соловьева в этот ранний период его творчества. Нас интересует скорее метод конструкции этой мифологии. Этот метод сводится к тому, что первобытный (якобы) монотеизм распадается в дальнейшем на мифологию высших богов, преобладающих над материальной природой, «ураническую», и на мифологию страдательных божеств, подчиненных закону материальной природы, т. е. на «солярную» мифологию. По Вл. Соловьеву, в конце концов духовное и материальное начала сливаются вместе в жизни земли и образуют так называемую «фаллическую» мифологию.
5
Вл. Соловьев вполне владел всеми тогдашними мифологическими теориями и хорошо знал и критически осмысливал Макса Мюллера, Адальберта Куна, Карла Риттера, Бенфея, Крейцера, Бунзена, П. М. Леонтьева и др., не говоря уже об освоении Вл. Соловьевым философии мифа у Шеллинга.
Не трудно заметить, что, несмотря на устаревший характер всей этой теории, в ней весьма ощутимо выделяется одна чисто соловьевская точка зрения — это необходимость слияния духовного и материального начал в одно целое. Вл. Соловьев говорит здесь не о христианской, но о языческой теории, а всякая языческая теория базируется на живом организме, который вполне самостоятельно борется за свое существование. Борьба эта заключается в том, что организм стремится осуществить и сохранить не свою индивидуальную жизнь, но жизнь рода. Поэтому Вл. Соловьев и называет этот третий период мифологии фаллическим. Изображая христианство, Вл. Соловьев будет говорить не о фаллической мифологии, но о богочеловечестве. Однако необходимость конечного слияния духовного и материального в одно живое и органическое целое одинаково методологически постулируется Вл. Соловьевым и в языческой и в христианской мифологии и, как мы знаем, в философии вообще. Отсюда видно, какое большое значение имели мифологические произведения еще весьма молодого философа для формирования всей его философии.
Чтобы закончить этот раздел теоретической философии Вл. Соловьева, напомним высказанное нами мнение о том, какое значение имеют здесь указанные выше работы.
Юношеская работа о философии жизни, была ли она в хронологическом отношении первой или одной из первых, очень ярко рисует теоретическую философию Вл. Соловьева как именно философа жизни, или как философию всеобщего, вселенского организма. Эту работу нужно выдвигать на первый план потому, что первые печатные работы Вл. Соловьева чрезвычайно абстрактные и преследуют в первую очередь цели логически точной и категориально продуманной системы. Не принимая во внимание его статьи о философии жизни, очень легко сбиться с толку и начать трактовать всю теоретическую философию Вл. Соловьева как логический схематизм. На самом же деле логически заостренная система категорий только и привлекается Вл. Соловьевым для конструирования философии жизни, причем жизнь эта понимается у него и в смысле вселенского обобщения, и в смысле совокупности самой обыкновенной живой жизни.
Вторая статья, которую мы тоже считаем важнейшей для понимания всей его философии, формально посвящена проблеме мифологического процесса в древнем язычестве. По существу же в ней бьется то сердце философа, которое не хочет признавать ничего ни только духовного, ни только материального. Это есть яркое свидетельство того, что и в своих категориальных схемах Вл. Соловьев всегда хотел не только выразить те или иные моменты вселенской жизни, но также интерпретировать каждую категорию в чисто жизненном смысле. Каждую свою абстрактно выведенную категорию он всегда понимал как некий атом живой жизни. Мы будем часто находить его нетерпение чистой духовности и его постоянное стремление, прямо даже аффект, представлять все духовное как живую жизнь материи.
Наконец, в своей «Теоретической философии» Вл. Соловьев расстается с наивным и слишком уж вещественным представлением о тех субстанциях, из которых состоит мир. Каждая субстанция, по Вл. Соловьеву, является не просто законченной и данной раз навсегда предметностью, но всегда развивается, всегда становится, всегда борется за свое существование и всегда распадается на отдельные моменты. Всякая вещь и всякое живое существо должно достигнуть своего субстанциального существования. А в иных случаях возможно, что этой окончательной субстанциальности и совсем не возникнет. Правда, все единичное предполагает свою общность, а всякая общность, по Соловьеву, предполагает свою бесконечную общность, которая и является уже абсолютной субстанцией, или божеством. Тем не менее никакая субстанция не есть какая-то мертвенная устойчивость, но обязательно является всеобщим смысловым движением и стремлением, вселенским прогрессом и неустанным исканием. И все эти мысли тоже делают теоретическую философию Вл. Соловьева постоянным жизненным порывом.