Владетель Ниффльхейма
Шрифт:
— Нидхегг! — закричала змеерыба и застыла, поводя тяжелой головой. Она искала мучителя, и не находила, а потому устремила удар наугад.
Джек отпрыгнул, покатился и распластался в зарослях жгучих цветов. Рядом дно вздрогнуло от удара. Захрустел источенный белый клык. Он разламывался на куски, засыпая солнце снежной трухой.
А под горлом змеерыбы прорастала, ширилась новая рана. Она тянулась ниже и ниже, как будто тело вспарывали по шву, вываливая чудовищные внутренности.
— Ко мне! — позвал Джек. Но копье не откликнулось. Оно желало смерти, оно добивало врага и радовалось
— Ко мне! — Джек кричал, пусть под водой его голос был слаб.
Змеерыба вдруг разломилась пополам, и огромная голова начала заваливаться. Она падала медленно, и потоки жемчужной крови рисовали след на воде. А упав, голова вцепилась в камень, сжала, выдохнув:
— …хегг…
И лишь тогда копье вернулось к Джеку. Оно было счастливо. Очистившись от ржавчины, клинок сиял, и острие его было тонко, тоньше иглы.
Острее.
Конвульсии еще долго сотрясали чудовище, поднимая то одну, то другую часть его тела, словно тварь продолжала жить. Но Джек видел — она мертва, а путь к солнцу открыт. И клыки разбиты. Один — совсем, другой — наполовину. И стоит чуть нажать, как он треснет и развалится.
Солнце будет свободно.
Джек шел к нему, очищаясь жаром от крови и слизи, согреваясь до самых костей, где даже летом, в самую июльскую жару, продолжал жить холод. Солнце ждало.
Оно то вспыхивало, испепеляя все вокруг на десятки шагов, то съеживалось, обессиленное. Тогда солнце становилось похоже на светляка.
— Я здесь, — сказал ему Джек. — Я пришел.
Упершись спиной в обломок одного зуба, он оттолкнулся и, что было силы, ударил ногами во второй клык. Раздался хруст. И солнце, выбравшись из расщелины, повисло.
— Ну же, — Джек поднял его на ладонь. — Не тормози.
Он подбросил солнце, и то поплыло, ускоряясь с каждой секундой. И Джек не успевал за ним. Он поднимался, неловко барахтаясь, выплывая лишь потому, что вода сама выталкивала его.
И очутившись у опаленного борта Нагльфара, Джек схватился за весло. Сил подняться у него не было, и когда Джека втащили на палубу, он сумел лишь перевернуться на спину.
Ему важно было увидеть солнце.
В миг, когда оно преодолело линию горизонта и поднялось так высоко, что облака полыхнули желтым, раздался звук. Он исходил издалека, но, казалось, заполнял весь мир. И мир отзывался разрозненным шепотом, сотнями и тысячами голосов, каждый из которых требовал боя.
И черная нить рассекла небо.
— Биврёст, — сказала кошка, запрыгивая на грудь. И легкие Джека схлопнулись, выдавливая воду, которая потекла изо рта, носа, ушей. Джек кашлял и задыхался на воздухе. — Мы пройдем под ним. И хорошо, если успеем…
А солнце, достигнув самой высокой точки неба, замерло. Здесь, в Ниффльхейме, солнце было особенно прекрасно.
Глава 4. Поцелуй для мары
Море осталось за чертой из плоских камней, наслаивавшихся друг на друга огромными чешуями. Вода не пыталась перебраться через эту ограду, брезгуя ступать на осклизлый берег. И конские копыта проваливались в месиво из желтоватого жира, разложившихся водорослей и осклизлой древесины.
Конь ступал медленно, то и
Всадник ежился. Мокрая рубаха его облепила тело, и кожа проступала розовыми проплешинами. Кое-где начавшая подсыхать ткань покрылась соляными разводами или же бурыми кровяными пятнами. Впрочем, Варга подобные мелочи беспокоили мало, как и кости кораблей, которых обильно было на этом берегу.
— Здравствуй, милый друг, — Мара взобралась на драконью голову, почти целую, сохранившую даже яркую боевую раскраску. И подведенные алым глаза глядели на Варга пристально. — И не передать словами, как рада я видеть тебя!
— Неужели? — приподнявшись на стременах, Варг протянул руку. — Если так, то обними меня.
— Может, сразу поцеловать?
— Если хочешь.
Она туманом скользнула в объятья и приникла к губам, спеша вытянуть потаенное. И пальчики уже проникли в грудь, сжали сердце.
Не стучит.
Молчит.
Как в ночь после снежной бури. Снега лежали белы-белехоньки, и луна щедро их серебрила. В них же, как во фризское зеркало, гляделось небо. Рябое от звезд, оно было прекрасно. Спеша соответствовать, принарядились ели, и лишь осины по-прежнему мечтали о весне.
Варг шел. Он ступал по серебру и теням, его измаравшим, и плетеные снегоступы давили наст, оставляя круглые смешные следы.
Варг шел. Он видел дома и чуял дым. Он слышал, как скользят по небу совы, и как звенят серьги в ушах Сольвейг, дочери бонда. И ее голос слышал, мягкий, как свежевыпавший снег. Он не терялся среди других голосов, лая собак и рева скотины.
Варг шел, и два клинка за его спиной напоминали о том, что надлежит сделать.
— Тебе не обязательно убивать их всех, — сказал Вёрд. Как обычно, он появился без предупреждения, и теперь держался в стороне. Он шел, смешно переваливаясь с ноги на ногу, слегка увязая в рыхлом снегу. Куртка из шкуры белого медведя защищала его от ветра и ко всему делала почти неразличимым на белом же снегу.
Как и самого Варга.
— Тебе совсем не обязательно убивать их всех.
— Я дал слово.
— Кому?
— Богам.
— А они есть? — Вёрд вывернул голову и уставился на небо. — Ты и вправду думаешь, что они есть?
— Да. Наверное. Не знаю.
— На юге появился новый бог. Ему ставят кресты и жертвуют души. На севере обретаются Ибмел, Маддар-акко, Бьегг-Олбмай…
— И что?
— Ничего.
Вёрд растворился среди теней, оставляя Варга наедине с растревоженными мыслями. А пряжа ночи становилась тяжелей, гуще. И змеевым следом вилась по ней песня Сольвейг.
Не обязательно убивать всех…
За оградой ярились псы, заслышавшие чужака, и рабы-трэли выглядывали из укрытий, лица их были черны, как кровь земли, и оттого трэли походили не на людей, но на существ из йабми-аимо, запредельного мира. Его Варг рисовал последним. И старый нойда, который умел говорить с мертвецами и читать будущее по заячьему следу, сказал, что йамби-аимо вышел хорош. До того хорош, что и бубен трогать страшно.
Варг обещал не трогать. Без особой надобности.
Время ли?