Владетель Ниффльхейма

Демина Карина

— Дойду.

Он разжал руку, и Снот плюхнулась на палубу комом теста, и встала не сразу. А на белой шерсти остались отметины от пальцев. И Юльке не было жаль кошку.

Запрыгнув на узкий мост-весло, Джек повернулся к Юльке и спросил:

— Идешь?

— Да. Сейчас… секунду.

Ей надо было обнять Нагльфар и еще попрощаться с Гримом, который ждал, что его тоже обнимут, но Юлька стеснялась. И водяной скрипач сам шагнул к ней.

— Потссселуешь? — Грим улыбался и совершенно нечеловеческая улыбка не испортила прекрасное

его лицо. Наверное, в Грима можно было бы влюбиться. Наверное.

В другой раз.

Юлька, поднявшись на цыпочки — иначе ей было не дотянуться до него — коснулась губами щеки. От кожи Грима пахло селедкой и еще морем, и на губах осталась соль.

Как будто бы он плакал.

— Я сссыграл бы тсссебе пессстню. Сссамую лучшую сссвою пессстню. Я сссочинил ее для одной дсссевушки. С рышшшими волосссами. Ее больше нет. А пессстня осталась. Я сссыграю ее им. Им понравитссся.

— Я услышу.

— Ссснаю… — он помог забраться на весло и еще смотрел вслед. Юлька не оборачивалась, но спиной ощущала взгляд. Ей хотелось плакать и смеяться. Она уже слышала бурю грядущую и стальные громы, жалела тех, кому выпадет умереть, и радовалась, что умрут они в кипении боя.

Это было правильно.

Наверное.

Мост-весло закончился у скал, и Юлька перепрыгнула на скользкие камни. Она больше не боялась упасть, как не боялась идти по узкой козьей тропе, которая вилась меж трещин и уступов, ныряла в проточины и норы, карабкалась по бурому телу скалы.

Выше и выше…

Впереди маячила сутулая спина Джека, а сзади доносился топот кошачьих лап.

— Снот, — Юлька не остановилась и не обернулась, спрашивая. — Скажи, если мы дойдем… если Джек дойдет, то и вправду все можно будет исправить?

— Да.

Грим взобрался на лавку у правого борта, подвинул поближе уцелевшие щиты и сел. Он шевелил длинными пальцами ног, и шипастые отростки на пятках дергались.

Черная скрипка легла на плечо, и Грим рассеянно тронул струны. Первый звук стрелой пронзил туман, и тот закричал голосом эха.

Взметнулись весла Нагльфара. Вода стекала с них и разбивалась о воду. Капли звенели о прошедшей весне, такой далекой, почти забытой. Море замерло.

— Играй, — велел Нагльфар, и Грим кивнул.

Скрипка в его руке засмеялась, голос у нее был детский, звонкий. И мгла отпрянула, страшась его. Она катилась прочь, обнажая седое море, камни и слепленные из тени корабли. Клочья тумана оставались в ловушках парусов, повисали на клыках драконьих морд, разукрашенных, но мертвых, слепых. Точно такие же были у людей, которых оказалось даже больше, чем Грим предполагал.

Они стояли вдоль бортов, бездвижной стражей, сжимая в руках копья и мечи, секиры и луки. Их броня была сера и походила на рыбью чешую, приросшую к человеческому телу.

Корабли шли плотно, сцепившись бортами, но крючьями служили когти морских чудовищ, а веревками —

волчьи жилы.

Гудел ветер.

Нес стрелы.

— Может, поговоришшшь? — предложил Грим. — Вы шшше мертвые. Вдруг договоритесссь?

— Я — мертвый корабль, — возразил Нагльфар, расправляя клинковые перья. — Они — корабли мертвецов.

Стрелы ударили разом, выбив щепу и кость искрошив, увязнув в палубе и отлетев от брони драккара. А Нагльфар, вдохнув сырого промозглого воздуха, выдохнул пламя.

…зеленью славится лето. И вереска волшебным ароматом, который пчел сзывает.

Грим запел о лете.

— Я вызываю вас!

Загрохотали скалы, не то смеясь, не то готовя слезы камнепадов.

— Я вызываю!

Двинулись навстречу.

Грим заиграл про осень, про листья, что кружатся в печальном танце и спешат друг друга ранить острыми краями. О пряже волглой туч, той самой, из которой ветер свяжет зиму.

Поднявшись на дыбы, Нагльфар обрушился на вражий борт. Захрустели доски и железо, с чавканьем расползлась подаренная тенью плоть, мешая черную кровь с водой.

Зима приносит бури. Гонит их к берегу, щелкает сухими хлыстами молний, и стадо ярится, топчет скалы, сотрясает тонкий лед. Оскальзывается, падает, рассыпается сухою поземкой и спешит к очагам.

Зиме тоже бывает холодно.

И лунные рыбы, поднимаясь с морского дна, ложатся боком на воду и пухнут, пухнут, пока не распухают до огромных льдин, которые спешат поймать заблудшую ладью. А поймав — сжимают меж боками, разламывая.

Как ломались и хребты кораблей. Нагльфар взъяренный, измазанный чернотой, спешил терзать врага. Он бил, подобно соколу морскому, хватал корабль и выдирал из моря. Разламывались водяные струны, спеша добычу отпустить.

Весна так отпускает зиму. И лед хрустит, что кости на клыках дракона. Вскрывается вода… чернеют раны на снежных покрывалах рек. Совсем как те, в которых вязнут копья и топоры, багры, гарпуны, стрелы… герои повергают зло.

Проталины рассыпав, весна в них садит жала первоцветов.

— Презрев судьбу, как мужества любимец, с мечом, дымящимся от дел кровавых, пробью себе к мятежнику дорогу… — выл Нагльфар.

Обрубки весел, словно пики, вспарывали хрупкие борта и вновь ломались. Стучали топоры, крюки впивались в тело и тени спешили по ним.

Грим доиграл и поднялся.

Кипело море, полное осколков, разбитых кораблей, раздавленных людей, темной крови и зеленого огня. Драккары шли… сползали с берегов тяжелыми тюленями, ныряли в воду и устремлялись в бой.

Взревело небо раненым быком.

И горы-таки отозвались, спустив лавины с привязи.

А Грим играл. Он вспоминал все вёсны, все лета, зимы, осени в парадном их багрянце. Он вкладывал себя меж струн и по себе водил смычком, взрезая жилы.

Нагльфар хрипел. Он шел ко дну, захлебываясь горечью морской, но еще дышал, палил, и жаждал боя.