Владетель Ниффльхейма
Шрифт:
Ткали-ткали и выткали.
Беги, Варг, беги!
Ты же человек, тебе ничто свет лунный — обожжет да залижет обожженное. А мары-певуньи, мары-сноходицы пусть мечутся в кругу заветном. Для них сеть — преграда неодолимая.
— Стой, гаденыш! — кричали вслед, подгоняя, будто хлыстом.
И Варг бежал, шептал наговор, поднимал бурю. Пусть ярится, ревет, рушит сосны, дубы корчует. Пусть выморозить все, что есть живого…
Ускользали слова, и лишь слабый ветерок рождался где-то в поднебесье. Гудел, пеняя на трусость. И река — жеребец дикий — встала на дыбы, сбросила неумелого
А где-то далеко визжали, погибая, мары.
Варг сидел, вжимаясь в глинистый берег, заткнувши пальцами уши, стараясь не шевелиться и не дышать. Он точно знал, что когда сил держаться не осталось, чужие руки, теплые, прижали его ладони к голове. Кричать не сумел, замерз слишком. Чужак же делился теплом, как будто бы ему вовсе не жаль было этого тепла. А когда Варг вылез-таки из укрытия, то чужак потянулся за ним.
— Ты кто? — спросил Варг заледенелыми губами.
— Я — ты.
— Вёрд?
— Вёрд.
— Ты… грязный.
— Ты — грязный.
— Так и будешь за мной теперь повторять?
Варг потер кончик носа, потому как не чувствовал носа и боялся — вдруг да тот отвалится? И вёрд повторил жест. А потом вдруг распластался и стал тенью, черной, гладкой, смеющейся тенью. Много лет прошло, прежде, чем у Варга получилось избавиться от нее.
И непонятное держало, не позволяя избавляться совсем.
— Ты ведь понимаешь, во что опять ввязался? — спросил Варг, глядясь в зеркало из черного камня. И сам себе ответил: — Да.
Глава 3. Гончая по крови
Он шел по городу, меняя улицу на улицу, изредка останавливался, поводил головой, удивляясь тому, что не помнит ни этого места, ни того, как оказался в нем. Но удивление исчезало, сменяясь привычной уже тревожностью.
Редкие прохожие, завидев человека в сером плаще, надетом поверх теплого не по сезону свитера, спешили уступить дорогу. Все-то им было удивительно в этом странном господине. Прическа его — серые, будто припыленные волосы. Пряди достигали массивного носа, закрывали глаза, а затылок оставляли голым, беззащитным. Одеяние — помимо свитера и плаща носил он старые брюки в узкую белую полоску и высокие, армейские ботинки. Но пожалуй удивительнее всего был платок ярко-желтого цвета, обернутый вокруг шеи и завязанный крупным узлом. Узкие хвосты торчали из узла, словно тараканьи усы, и человек время от времени ухватывал их и потирал. При этом лицо его кривилось, а некрасивая, бульдожья челюсть выползала вперед.
И звали-то его странно — Инголф Рагнвалдович Средин. Сам он чаще представлялся Иваном Романовичем и всякий раз стеснялся, точно предавал кого, хотя предавать ему было некого: ни родителей, ни сестер с братьями, ни другой какой родни у Инголфа не имелось. Во всяком случае, он о них не помнил и данное обстоятельство распрекраснейшим образом дополняло и без того немалый список странностей.
— Чудак, — говорили люди, которым доводилось встречаться с Инголфом.
— Чокнутый
— Псих… подвинулся после того случая, — обменивались шепотом коллеги.
Друзей, которым бы Инголф мог рассказать правду, у него не было. Верно, случись таковым появиться, и они сочли бы Средина совершенным безумцем.
Только безумец в туманные дни прячется под одеялом и лежит, не дыша.
Только безумец станет разговаривать с домами, выпытывая у них о случившемся.
Только безумец выберется в город, чтобы идти по неведомому следу, прошитому в воздухе. След был слаб. От него исходил тот же чистый хрустальный аромат, что и от найденных костей. Этот аромат играл, ныряя в камни мостовой, наряжаясь в другие запахи — то в грязные бензиновые хламиды, то в многоцветные шали женских духов, то в пряные шелка живых человеческих эманаций.
Остановившись на перекрестке, Инголф вдохнул. Сначала обеими ноздрями, пропуская сквозь себя поток городского смрада. Хрусталь в нем звенел. Больше звенел, чем когда либо.
Поэтому Инголф пальцем заткнул сначала левую, потом правую ноздрю.
Ошибки быть не могло — след вел к серому зданию, спрятавшемуся за линией живых тополей.
Инголф понятия не имел, что это за здание и каким образом привяжет он его к делу, и уж точно как объяснит начальству, которое всенепременно потребует объяснений. Но в данный миг его мало волновали заботы. Он видел цель.
И пошел к ней по кратчайшему пути. Визг тормозов, гневное гудение машин и крики водителей — это существовало где-то в ином, опричном мире.
Здание оказалось городской больницей, о чем имелась вывеска над главной дверью. Вывеску Инголф прочел дважды, разбирая каждое слово на буквы.
Больница? Тот, кого Инголф ищет — врач? Вполне возможно. Тела были расчленены с изрядным умением. Но тогда почему в холле запаха нет? Того самого, льдяно-хрустального, сладкого, как эскимо? Снаружи запах был, обвился вокруг здания гигантским змеем, а внутрь заглядывать не смел.
Почему?
Инголф задумался. Думал он, как и читал — медленно, и пока он думал, появился человек в зеленом хирургическом халате. Человек был обыкновенным — Инголф не очень хорошо улавливал разницу между людьми — вот только помеченным. И разило от него не хрусталем, а хрустальным перегаром.
— Эй ты, — голос Игнолфа всколыхнул больничную тишину. — Сюда иди.
— Простите, это вы мне?
— Тебе, — Инголф сам двинулся навстречу, захлебываясь от ярости. Но стоило взглянуть в глаза человека — две синих дыры в черепе, как ярость исчезла.
Это свой.
Кто?
Свой. Стая.
Какая?
Твоя.
— Вы чего-то хотели? — доктор потирал переносицу и щурился. — Могу я узнать, кто вы такой?
— Старший оперуполномоченный, — Инголф вытащил удостоверение и протянул собрату по стае. Ярость сменилась жалостью. Запах — плохой запах — мучил человека, мешал ему, как если бы мешал и самому Инголфу.
— Вы по поводу мальчика? Я уже думал, что про него забыли. Один мальчик — слишком мало для вашей конторы.
— Ты кто? — Инголф отобрал удостоверение и тщательно вытер о рукав плаща.