Владетель Ниффльхейма
Шрифт:
— Мой отец говорит, что все бабы — дуры.
— А мой… не помню. Не знаю, в смысле. Проехали.
— Но вообще ты мне должен, — Алекс все-таки сдвинулся с места, шел он неторопливо, гуляючи, как сказала бы Матушка Вала. Джек очень надеялся, что она сдохла. Бабы не только дуры, но и предатели. Какой в них смысл? — Ну, раз я выиграл, то ты должен.
— Заметано.
Дальше шли молча. Раздельно, как будто не знали друг друга. И молчали все, отчего Джеку вновь становилось дурно, все ворочалось внутри то, осклизлое, случайно выловленное
Треснувшая голова… расколотая башня волос… хрип и клокотание… дождь… грязь… бег.
И смерть, которая подгоняла Джека, но отстала на самом краю свалки, будто бы мерзко было ей от этого места, и от запахов.
Снот, то и дело оглядывавшаяся, знала про свалку и смерть. Джеку спросить бы у нее, но он никак не может сочинить вопрос. А когда все-таки смог — равнина закончилась и все увидели корабль.
Он оседлал окаменевшую волну. Серые борта его, издали глядевшиеся гладкими, поднимались высоко, а лапы-весла почти касались гранитной глади. И драконья голова на носу — уже не резная, но самая что ни на есть настоящая — широко разевала пасть. Глаза змея были закрыты и казался он мертвым, но Джек издали слышал дыхание и вонь, исходящую от дракона на выдохе.
Юлька ойкнула, и белый плащ ее развернулся орлиными крыльями, рождая ветер. Волна докатилась до драконьих ноздрей, но зверь остался недвижим.
Приближались медленно, осторожно.
Джек не столько держал, сколько удерживал копье, которое дрожало от ненависти к этому существу. Слышал он и глухую темную ярость, кругами расходившуюся от молота. Мьёлльнир требовал свободы, но Алекс пока справлялся.
Чем ближе подходили, тем страшней выглядел корабль. Узкий киль его прирос к камню, корму распирали дугообразные ребра, натягивая шкуру, покрытую мелкой чешуей.
— Это ногти, — сказала Снот, останавливаясь у подножия волны. — Ногти мертвецов, собранные великаншей Хель. Безглазые рабыни связали из них рубаху боя. И привязали ее на кости предателей жилами трусов. Крепко села. По мерке.
Мачта-труба уходило в самое небо, и белый щит сиял на ней ярко, ослепительно.
— Иди к нему, — Снот легла, спрятав лапы под меховое тело. — Иди к нему и помни: драконы не любят трусов.
— Если не хочешь, то я могу, — предложил Алекс. — Я не боюсь.
И Джек не боялся. Он перешагнул черту, ступив на камень. Темно зеленый, в промоинах и потеках желтоватой гнойной лавы, тот похрустывал под ногами, но не настолько, чтобы разбудить дракона. Клыки его были буры, а ноздри покрывала пленка инея, тонкая, серебряная, она расползалась по чешуе, точно плесень по куску хлеба.
— Ближе… — прошипела Снот, прижимаясь к земле.
Джек оглянулся. Юлька присела, спрятавшись под шатром из крыльев. Алекс стоял столбом, вглядывался в дракона, точно выбирая место, куда ударить.
И ударит, если выпадет нужда.
Наверное, иногда вдвоем лучше, чем одному.
А волна закончилась, и Джек очутился перед драконом. Зверь же вдохнул, и Джека ветром поволокло
Зверь застонал и открыл глаза, черные, как настоящая ночь.
— Стой. Кто идет?
— З…здрасьте, — сказал Джек, хотя во рту его пересохло так, что каждое слово выцарапывалось из тела. — З-з-здравствуйте.
— Кто ты, посмертным завладевший часом? — спросил дракон.
— Джек.
— Ну что, мой друг? Ты бледен! Ты дрожишь! Так подойди же ближе! — голос раздавался внутри головы, и Джек послушно шагнул навстречу. Он коснулся чешуи, которая наощупь была как старое влажное дерево, и сказал:
— Нет. Я тебя не боюсь.
— Разве? — поинтересовался дракон. — Иль ложь тебя объяла, как чума? Что скажешь, Джек?
— Я правду говорю!
— Ты правду говоришь? И стало быть ты честен? — Острие драконьего языка разрезало щеку, но вязкая слюна затянула разрез. — Ты честен… как стая летних мух на бойне, кладущих яйца в мясо.
Пасть распахнулась, обдав гнилью.
— Беги, Джек… беги…
Нет! Он не станет бегать.
Шар зеленого мертвячьего огня выкатился Джеку в лицо и, облизав кожу, осел на волосах и одежде слоем теплого жира. Дракон же сказал:
— Я, Нагльфар, Морской конь из Хель, приветствую тебя, юный кормилец воронов.
Глава 2. Оттенки страха
Мара удобно устроилась на спине драугра, и тот не пытался сбросить ношу. Он несся скачками, выкидывая прямые руки, и кулаки, крепкие, как копыта, стучали по камню. Задние лапы драугр подбирал по-лягушачьи, выгибаясь перед каждым скачком. Спина его вздувалась, прорисовывались мышцы и хребет. Переломанный усебьорном, тот сросся криво, но это обстоятельство ничуть не беспокоило мертвеца.
Он скакал. Каждый прыжок — на три-четыре альна. Как поспеть… Брунмиги старался. Он бежал, проклиная и себя, и мару, которой вздумалось играться.
— Стой! Стой же!
И драугр остановился. Он замер в полупрыжке, выпятив зад и широко расставив колени. Кулаки упирались в край обрыва, а плечи скрывались под туловищем, отчего гляделась тварь безрукой, страшной.
Поднявшись на цыпочки, мара нюхала воздух. Ее лицо и волосы поплыли, мешаясь с остатками тумана, но крохотные ножки твердо стояли на спине драугра.
Брунмиги плюхнулся на задницу. Он задыхался. Он не привык столько бегать! И чтобы его гоняли, как какого-нибудь там… нет, с хозяина-то оно станется погонять, но то ж хозяин!
— А мы с ним одной крови, — сказала мара, превращаясь. — Поделишься?
— Обойдешься.
Сделав из фляги хороший такой глоток — теплота едва нутро не прожгла! — он налил драугру.
— Грубый ты, — Мара не стала мешать. Она перетекла на край желоба. — Гру-у-убый… и глупый. Не боишься, что твой звереныш тебе же голову и отгрызет? Еще пара линек и точно отгрызет.