Владетельница ливанского замка
Шрифт:
— Вальтер! Капитан Вальтер!
Я знал, что всем войскам, стоящим в Малой Азии, известны геройские подвиги этого человека, но не предполагал, что слава о нем достигла даже этого легкомысленного общества, которое невольно проявляло теперь свою почтительность единственным доступным ему способом, то есть полным молчанием.
Он спокойно шел вперед, с виду равнодушный, презрительный. Хотя я не видел его уже два месяца, мне казалось, что я расстался с ним только вчера. Опустив одну руку в карман своих красных штанов с двойной небесно-голубой нашивкой, с папиросой в другой руке, он держал под мышкой тонкий бамбуковый хлыст, с которым никогда не расставался, — даже в дни генеральских смотров, даже в дни сражений, когда, толкая ногой в шею своего мегари, он безжалостно гнал ревущее животное в самую гущу свалки. На нем было, как и всегда, синее кепи с золотым галуном, слегка сдвинутое на затылок, Эта была та же внушительная голова, обветренная бурями пустыни, с рыжеватой бородой, с густыми бровями, из-под которых голубые глаза его глядели с удивительным смешанным выражением грубости и почти наивной нежности. Из-под его далмона цвета хаки виднелся походный жилет офицеров-спаи, жилет из красной материи с маленькими золотыми пуговицами в виде шариков. Его походка отличалась той кошачьей неспешностью, какую придают ей тысячи километров, проделанных на спине верблюда по безбрежным зыбким пескам.
— Вальтер! Это капитан Вальтер…
Он прошел мимо высшего чином офицера, смерил его взглядом с ног до головы и отдал ему честь — вполне безукоризненно, по форме, но вместе с тем — как! Было заметно, что полковник не сразу нашелся, как ответить.
Заметив меня и двух моих спутников, он сделал мне знак: «Подожди меня», — и потом, медленно поднявшись на несколько ступеней, ведших с террасы в глубину кафе, направился к бару в дальний конец залы.
— Куда он идет? — спросил Рош.
— В баре сидят летчики, — ответил Блари, — с ними сегодня два пилота из эскадрильи Деирец-Зора — Моте и Конти. Вальтер пошел с ними поздороваться.
По мере того как Вальтер проходил, за его спиной возобновлялись разговоры. Теперь уже повсюду слышалось его имя, повторяемое с какой-то безграничной гордостью.
— Он, по-видимому, далеко не считает себя ничтожеством, — пробормотал лейтенант 415-го полка.
— И имеет на это право, — отозвался капитан, его однополчанин.
— Что же он сделал такого необычайного? — спросила с гримаской хорошенькая мадам Элиас, раздосадованная тем, что его появление на миг затмило ее.
— Очень много, — серьезно произнес какой-то морской лейтенант.
— Что же именно?
— Если мы сидим так комфортабельно на этой террасе, любуясь вашей красотой и ведя дружеские беседы за прохладительными напитками, то этим мы обязаны людям, подобным ему.
— Ах, — сказала за соседним столиком мадам Назри своей кузине, смуглой Асфар, — я никогда не скрывала, что питаю отвращение к бородатым людям. Но если этот острижет свою бороду, — будет ужасно жаль! Не правда ли, милочка?
И без всякого стеснения повернувшись спиной к своим кавалерам, они передвинули стулья так, чтобы не терять из виду ни единого движения Вальтера, который в этот миг, сидя на табуретке в баре, выбрал соломинку для своего коктейля и небрежно отбросил ее обертку из папиросной бумаги.
— Я был с ним вместе в Энтабе, — объяснял артиллерийский капитан своей даме в белом платье. — Говорили, что полковник Андреа отказался принять командование над колонной наступления из-за того, что ему не дали Вальтера в начальники кавалерии.
— Да, капитан, — сказал лейтенант, — но для того, чтобы уступить его отряду Андреа, пришлось бы отнять его у отряда Дебьевра. Я был там и уверяю вас, что полковник Дебьевр поднял страшный шум.
— Он, по-видимому, питает отвращение к женщинам? — заметила жена ректора американского университета.
Офицеры расхохотались.
— Быть может, это одна из причин, позволивших ему иметь столько крестов на своей орденской ленте.
— Сколько же их у него?
— Четыре или пять. Но у него еще больше звезд, а вы знаете, — это ценится гораздо больше.
— Вы знаете историю одной из его звезд?
— Нет. А что?
— Это было после Марасха, где Вальтер прикрывал отступление при известных вам обстоятельствах. Генерал Гуро производил смотр войскам. Одна из звезд Вальтера, плохо пришитая, упала на землю. «Возьмите вот эту и замените ее», — сказал Гуро, указав ему на свой пустой рукав. Вот почему на ленте Вальтера одна из звезд неуставного размера.
— Он выдержал в Турк-эль-Хамане самый неприятный караул, какой мне когда-либо приходилось видеть, — сказал чей-то голос.
— Он был в Базанти, — добавил другой.
— Разумеется, а еще в Урфе.
— Ив Киллисе.
— Ив Мейселунге.
Я молчал. Я вслушивался с бесконечной радостью в голоса этих людей, десять минут тому назад занятых пустою болтовней, а теперь сосредоточенно и важно слагавших самый пышный хор похвал по адресу моего друга. Энтаг, Мейселунг! То были славные имена сирийской эпопеи — единственные, которые сумели запомнить эти праздные люди. Что стоят сверкающие взмахи сабли рядом с ежедневным величайшим напряжением сил! Что значит величайший риск сражения рядом с неисчислимой вереницей страданий, за которые ни одна звезда никогда не засверкает на ленте Вальтера! Вопль бедного безвестного часового, задушенного в ночи; умерший от лихорадки во время стоянки друг, тело которого невозможно увезти с собой и надо похоронить где попало, — друг, чьи несчастные кости будут вечно попираемы ордами кочевников; родник, к которому стремились три дня и который оказался иссякшим; грозные бедуины, появляющиеся на гребне песчаного холма, о которых не известно, являются ли они представителями дружеского племени или разведчиками разбойничьей шайки, в двадцать раз превосходящей числом подвластных тебе солдат; приказы, которые отдаешь, которые надо отдавать даже тогда, когда не знаешь, хватит ли сил их выполнить… Ах, Вальтер — такой грубый и добрый, такой простой и великий…
Однако мне начинало казаться, что он никогда не расстанется со своими авиаторами.
— Вот он! — воскликнул Блари.
Перед Вальтером бежала его борзая собака Калед. Она почуяла меня, узнала, прыгнула мне на грудь. Я погладил ее узкую птичью голову, маленькие ушки, коротко обрезанные, для того чтобы предохранить их от укусов лисицы.
— Вот наконец и ты! Можно подумать, что ты не очень-то торопишься увидеться со мной.
Он пожал мне руку, взял стул. Ни одна хорошенькая женщина, сев рядом с Блари или Рошем, не вызвала бы в них того горделивого волнения, какое они почувствовали в эту минуту.
Но Вальтер не ответил на мои слова. А когда я снова повторил, холодно спросил:
— Как твоя рука?
— Лучше. А ты как поживаешь?
— Хорошо, спасибо.
Его тон способен был рассеять радость встречи. Вальтер дулся на меня. Мною тотчас же овладело желание как можно скорее объясниться с ним.
— Где мы обедаем?
— Я оставил за собой столик в Табари, — сказал он, — отправимся, если хочешь.
— К твоим услугам.
— Вы поедете с нами? — спросил он лейтенантов.