Владимир Ленин. Выбор пути: Биография.
Шрифт:
Глава 5. НА ПОРОГЕ XX ВЕКА
«ТРОЙСТВЕННЫЙ СОЮЗ»
6 февраля поезд прибыл в Уфу.
В Уфе поначалу устроились в гостинице. Но не успели разобраться с вещами, как заявились местные марксисты — земский статистик Александр Цюрупа, ссыльные студенты киевлянин В. Крохмаль и петербуржец Алексей Свидерский. Стали приглашать на встречу с социал-демократами. Но Ульянов отложил встречу на другой день, а сам, вместе с Крупской, направился в другое место.
Здесь, в Уфе, держала книжный магазин и отбывала свою бесконечную
Правда, прежней близости и взаимопонимания уже не возникало. Рассказывая об этой встрече, Надежда Константиновна вспоминает фразу из ленинской книги «Что делать?» о том, что многие социал-демократические лидеры «начинали революционно мыслить, как народовольцы… Отказ от обаятельного впечатления этой геройской традиции… сопровождался разрывом с людьми, которые во что бы то ни стало хотели остаться верными «Народной воле» и которых молодые социал-демократы высоко уважали». Этот абзац, заключает Крупская, — «кусок биографии Владимира Ильича»1.
На следующий день вечером пошли на квартиру Крохмаля, где собрались местные социал-демократы: Цюрупа, П. И. Попов, Алексей Петренко, Газенбуш, Бойков. Пришел и старейший землеволец, работавший когда-то с Плехановым и Аксельродом, а теперь — заведующий земской психиатрической больницей Осип Васильевич Аптекман. Разговорились о последних новостях, и «спор шел на тему об «экономизме» и о необходимости вести политическую борьбу. Более активное участие в споре из нашей ссыльной братии, — вспоминал Петренко, — принимали Попов и Бойков. Владимир Ильич, как старший товарищ, без задору, хотя и в приподнятом настроении, легко парировал возражения… Но спор не носил бурного характера. Крупных расхождений не выявлялось»2.
Оставаться в Уфе Ульянову было нельзя, и, договорившись с товарищами о последующих контактах и попросив их помочь обустроиться жене и теще, Владимир Ильич через несколько дней уехал в Москву.
«Мы жили в то время на окраине Москвы у Камер-Коллежского вала, по Бахметьевской улице, — рассказывает Анна Ильинична. — Увидав подъехавшего извозчика, мы выбежали все на лестницу встречать Владимира Ильича. Первым раздалось горестное восклицание матери:
— Как же ты писал, что поправился? Какой ты худой!
— Я действительно поправился. Я только за последнее время, перед отъездом, сдал»3.
За предшествующие месяцы Мария Александровна буквально извелась. Младшего сына Дмитрия — студента V курса университета — после 9-месячной одиночки выслали в Тулу, и ей только-только удалось добиться его перевода в Подольск. А приехавшую на студенческие каникулы из Брюсселя младшую дочь Марию арестовали, отобрали заграничный паспорт и выслали в Нижний Новгород. Так что все это время матери приходилось ездить то в Нижний, то в Тулу, то в Подольск.
К приезду Владимира в Москве собрались все, и, как заметила Анна Ильинична, Марии Александровне так хотелось хоть на короткое время «иметь Владимира Ильича всецело для себя». Но после первых объятий, расспросов о здоровье, семейных делах посыпались совсем иные вопросы: «А Юлий приехал? Было письмо? Телеграмма?» И узнав, что вестей от Мартова не было, заволновался. «Что бы это могло значить?» И тут же сел писать текст телеграммы, с которой отправил на почту брата.
Лишь после этого сели за стол, опять начались расспросы и рассказы о ссылке. Владимир Ильич стал напевать те «новинки», которые привез из Сибири. «Он напевал нам, — рассказывает Анна Ильинична, — сложенную Цедербаумом в ссылке песенку:
Там, в России, люди очень пылки,Там под стать геройский им наряд,Но со многих годы дальней ссылкиБыстро позолоту соскоблят.И порывы эти все сведет на нольСдобренный махоркой алкоголь.Пел Ильич, и сестра подбирала за ним на фортепиано также польские революционные песни, которым он научился от ссыльных рабочих поляков, отчасти по-польски, отчасти в русском переводе их, сделанном Кржижановским… Ясно помню Володю, как он расхаживал из угла в угол по нашей маленькой столовой и пел с увлечением…»4
А Москва гуляла. «Самый разгар масленицы, — писала газета «Новости дня». — Вот она, пришла-таки наконец, веселая, раздольная, широкая московская масленица! Благодать. Нет, немец такого праздника выдумать не мог! Сравните нашу масленицу с западноевропейской. Там масленица — одна аллегория. Устраиваются шествия, снуют в толпе сатиры и Пьеро. А у нас никто никого не обличает и никто ни над кем не смеется. Смеются над требованиями медицины, и только…»5
В Уфе первым визитом Владимира Ильича стало посещение Четверговой, в кружке которой он начинал. Приехав в Москву, он отправился 17 февраля к Герману Красину, который более шести лет назад ввел Ульянова в круг столичных марксистов6. Но и тут, судя по всему, разговора не получилось. Герман Борисович отошел от организации, интересы его переместились в иную плоскость. Он становился все более известным уже не как нелегал, а как преуспевающий инженер-технолог7.
А на следующий день из Екатеринослава приехал давний самарский товарищ — Исаак Лалаянц. Была пятница, и «Русский листок» писал:
— Что же в пятницу творится —И пером не описать:Мест в театрах не добиться,Трезвых вовсе не видать…Но они «добились» и вечером 18-го пошли в сад «Эрмитаж» на Каретном. Смотрели спектакль Художественного театра «Геншель» Гауптмана. В этот день они увидели на сцене Лужского, Алееву, Москвина, Савицкую… И даже спустя год Владимир Ильич писал матери: «Превосходно играют в «Художественно-Общедоступном» — до сих пор вспоминаю с удовольствием свое посещение в прошлом году…»8
Но родные Владимира Ильича видели, что еще больше его занимают совсем другие дела. И что Лалаянц приехал не только как старый друг, но и как член Екатеринославского комитета, редактор популярной нелегальной газеты «Южный рабочий». Через два дня он уехал, а Ульянов отправился в Нижний Новгород. Оттуда в Петербург. И здесь у Калмыковой он встречается с Верой Ивановной Засулич.
В Питер Вера Ивановна приехала накануне Нового года нелегально — по болгарскому паспорту на имя Велики Дмитриевны Кировой. Поселилась на Песках, но к Александре Михайловне заходила почти каждый день. После 20 лет эмиграции воспоминания молодости буквально обрушились на нее. Она ходила по улицам — к дому, где стреляла в Трепова, на Саперный, где когда-то находилась тайная типография, к предварилке, где сидела… И всякий раз, как пишет Калмыкова, Вера Ивановна «плакала и задыхалась от волнения».