Владимир Мономах
Шрифт:
– Коли не сговоримся теперь - не сговоримся никогда! Вечно будут у нас раздоры! Вечно будем мы обескровливать земли наши!
– воскликнул наконец в горячности Мономах.
Эти слова образумили остальных князей. Наконец после долгих обсуждений они сговорились, что дети каждого из трех сыновей Ярослава возьмут себе те волости, в которых прежде сидели отцы их.
– Итак, решено. Ты, Святополк впридачу к Киеву получишь Туров, Святославичи - Олег, Давыд и Ярослав - земли Черниговскую и Муромскую. Мстислав, сын мой, владеть будет Новгородом,
Сказал - и выдержал паузу. Обвел глазами сидевших против него князей: никто ли не скажет против? Нет, все молчат. Лишь Святополк хмурится, да Давыд Игоревич нехорошо смотрит - вроде и в лицо, да глаз его не поймаешь. Другое дело тезка его - Давыд Святославич - легко смотрит, без утайки.
– Давыд Игоревич получит Владимир-Волынский...
– продолжал Мономах.
– К Ростиславичам - Васильку и Володарю - отойдут Перемышль и Теребовль.
Василько благодарно посмотрел на Мономаха. Лишь он один из всех князей русских защищал интересы князей-изгоев - Давыда Игоревича и двух Ростиславичей: его, Василька, и брата его Володаря. Остальные князья лишь о том пеклись, чтобы оторвать себе от их земель кусок пожирнее.
Хмыкнул насмешливо Святополк:
– Всю, стало быть, Русь поделил? Себе хоть кусочек-то оставил? А если оставил, то сказывай что. Нет у меня веры таким бескорыстникам.
– Я свой удел никому не отдаю. Ко мне отойдут Переяславль и Смоленск.
Святополк взял со стола чашу, подержал ее и, не отпив, вновь поставил. Плеснуло пенное на дощатый стол. Смотрят князья на лужицу - каждый о своем думает.
– А Ростовские земли к кому? Тоже ведь к тебе?
– спросил киевский князь будто без интереса.
– И ростовские земли ко мне. Как было при отце моем, - намеренно не замечая в словах брата умысла, твердо отвечал Мономах.
Приметно багровеет Святополк, а сам взгляд от лужицы не отрывает. Хочется киевскому князю по лужице кулаком ударить. Да видно не смеет: князья не смерды, их брызгами не устрашишь и криком не напугаешь. Великим уважением пользуется в Русской земле Мономах. Чуть что примут его сторону Святославичи да Василько с Володарем - как бы не пришлось тогда Святополку из Киева да к полякам, к полякам...
Жмурится Святополк, чтобы не видеть проклятую эту лужицу, и выговаривает:
– Быть по сему. Пускай. Да только не пожалеть бы опосля...
Уладившись, все князья целовали на том крест. Последним к кресту подошел Святополк и сухо, с явной неохотой приложился к нему губами.
– Сердит, ох сердит князюшка!
– воевода Святополков Янь приблизил сивый ус свой к уху козарина Ивана Захарыча, давно уж бывшего на русской службе.
– Еще б не сердит... Части Давыда, Володаря и Василька выделены из Волынской земли, ранее принадлежащей Святополкову отцу. Не хотел наш князь Волынь выпускать, да выпустил, прижал его Мономах, - согласился козарин.
Была Святополкову недовольству и иная причина. Втайне надеялся он, что останется за ним Новгород, входивший прежде во владения отца его Изяслава. Да только еще малюткой посадил туда дед Всеволод внука своего Мстислава, сына Владимира Мономаха. Взрастили Мстислава новгородцы с молодых его ногтей, прикипели к нему душой, составили ему дружину надежную, укрепили стены - поди теперь сунься: намнут бока. Пробовал Святополк к ним бояр своих подослать, да только Новгородцы ему в ответ: "Что ж, пригоди к нам, Святополк, коли у тебя две головы. Коли же одна голова, сиди лучше дома".
Однако и без того нечего Святополку Бога гневить: сидит он на лучшем столе, старшим считается в земле Русской. Плодородны, обильны людьми киевские земли; к тому же и Киев ему принадлежит с ремесленными посадами и богатой торговлей. Вот только алчен Святополк до наживы - со всякой торговли от двадцатой до десятой части берет, да еще и ростовщикам-иудам способствует: за хорошую мзду позволяет брать им резу душегубскую.
Как пришло время разъезжаться, сказал Мономах князьям:
– Запомните, коли теперь после крестного целования кто из нас поднимется на другого, все мы встанем за зачинщика, и крест честной будет на него же. Будет тому порукой крест честной и вся Русская земля...
На прощанье князья обнялись, поцеловались братски друг с другом и разъехались по своим уделам.
ЦЕЛОВАНИЕ НАРУШЕНО
"Если кто нарушит целование, все на него встанем. Будет тому порукой крест честной и вся Русская земля," - запали князьям в душу слова Мономаховы.
Но всё едино - нарушили целование. Не устыдились креста.
Первым червь раздора стал глодать Давыда Игоревича.
Завислив Давыд, недалек умом. Не в деда Ярослава уродился внук, не в прадеда Владимира-крестителя. В иную пошел, видно, породу.
Совсем иное молодой Ростиславич - Василько. Храбр, предприимчив, богатырь по виду и по духу. Много славных дел сотворил Василько для Русской земли. С юных лет был он врагом чванной Польши - не раз наводил на неё свои рати, заключая для того союз с половцами, усмирял опасного соседа.
Вот и теперь затевал Василько новые обширные походы на латинян. Охотно шли под его стяги берендеи, печенеги и торки - знали: в случае удачи не оставит их Василько без награды. Щедр Ростиславич, широк душой, помнит он мудрость пращура своего Владимира: "Серебром и золотом не соберу дружины, а дружиной сыщу и серебро, и золото".
Еще до Любечского съезда злобился Давыд Игоревич на Василька за то, что достался Васильку лучший удел - Теребовль. А тут еще, как стал Василько войска собирать, возомнилось Давыду: а ну как для того это всё, чтобы забрать у него Владимир-Волынский? Что Васильку стоит-то с его ратями-то?
Глупая мысль, пустая, а всё равно свербит и покою Давыду не дает.
"Оно, конечно, крест-то он в Любече целовал, клятву давал на чужое не зариться... Ну а вдруг? Дело бранное - дело забывчивое," - угрызается Давыд. Верно говорят, что всяк по себе судит.