Владимир Мономах
Шрифт:
Заняв вооружёнными силами Киев, Мономах созвал в Берестовском загородном дворце совещание, в котором приняли участие самые знатные бояре, в том числе белгородский тысяцкий Прокопий и представитель князя Олега Святославича боярин Иванко Чудинович, человек богатый жизненным опытом. Как всегда на таких советах, было немало споров, и оказалось нелегко склонить бояр к мысли о государственной пользе, так как каждый представлял её по-своему. Но в конце концов Мономах убедил этих упрямцев, что для них же выгоднее принять то, что переяславский князь считал полезным для государства. Советовал Мономах поберечь смердов, не доводить до разорения, до грозного мятежа. Затем зашла речь о резании, или о ростовщичестве.
— Десять кун в лето от гривны — это справедливые резы. Но ведь некоторые требуют пятьдесят! И так люди, платящие долги, изнемогают, ведь среди них немало достойных.
Постановили, что должник, уже уплативший дважды по пятьдесят кун резов, то есть тот, кто в действительности выплатил свой долг заимодавцу, не должен платить прирост в третий раз.
Мономах старался беречь купцов:
— Неправильно, что люди обращают должников в рабов, даже не спросив их, в чём заключается причина, что те не возвращают взятое. Надо разбираться в каждом случае. Бывает так, что на купца нападают разбойники или тати похитят товары его. Случается пожар от злого умышления или корабль потонет с ценным грузом во время ужасной бури. Мало ли чего бывает… В таких случаях следует подождать, пока потерпевший придёт в силу и будет в состоянии возвратить свой долг. Другое дело, если торговец пропьёт доверенное ему, или проиграет в кости, или по легкомыслию утеряет порученные ему деньги и товар. Такого нужно сдать в рабство, ибо он заслужил это. Или обратимся к другому вопросу, — продолжал князь, — разве все смерды в состоянии приобрести боевого коня? Откуда ему взять средства для этого? Так пусть же сражаются пешими.
— Если смерда жалеть, князь, — ворчал старый боярин Воронин, — то скоро нами рабы повелевать будут. Ещё скажешь, что и бить смерда нельзя?
— Бить можно, но за дело, — поддержал его один из участвовавших в совете, боярин Мирослав, благочестивый человек, любитель священного писания. — Сказано: исправляй раба твоего жезлом!
— Кто же докажет, когда бьют за дело, а когда по пустой злобе? — спросил Мономах, повернувшись к нему в кресле.
— Это решит судья, — сказал за Мирослава Иванко Чудинович.
Раздался гул одобрения. Бояре знали, что судить будут они сами, а не смерды бояр.
30
На Киевском торжище уже стало известно, что князь Владимир составляет с советниками новые законы. Событие обсуждалось оживлённо иноземными купцами, считавшими, что от этого может быть большая польза для торговли. Народ же присмирел, не ожидая ничего доброго. Впрочем, всё равно податься бедным людям было некуда, со всех сторон угрожали им нужда, бедность, разорение, рабство. Бедняки приходили в Киев из дальних селений и внимательно слушали, о чём говорят на торгу. Им рассказывали, что новый великий князь станет заботиться о нищих и убогих. Что ж, этот правитель, которого им приходилось видеть порой на ловах в крестьянской одежде, был ближе им, чем красавцы в парчовых корзнах, с золотыми ожерельями, с саблями и позолоченными шпорами, как у угрских вельмож. Злат слышал однажды в детстве, как простолюдины говорили:
— Будто немного легче стало нам дышать на земле.
Другие подтверждали:
— Ныне и мы можем найти суд на богатых.
Но те, что не верили в хорошие перемены, горько смеялись:
— А где ты видел праведного и неподкупного судью?
— Иди к самому Мономаху с жалобой.
— К Мономаху? Он скажет тебе доброе слово и горе твоё пожалеет, а вернёшься в свою весь — и тиун с тебя всё
Торговец, только что купивший у зверолова по дешёвке заячьи шкурки, убеждал его:
— Вот ты уловляешь силками зайцев…
— Что тебе до того?
— Приобрети на эти деньги наконечник для копья. Враг придёт — чем будешь защищать своего князя?
Зверолов, обросший весь волосами, без шапки и босой, мрачно отвечал:
— Что мне до князя? Даст он мне хлеба из своей житницы, когда голод настанет? Так пусть за него борются дети бояр.
И всё-таки хлебопашцы теперь с большей уверенностью сеяли жито, в надежде, что, страшась Мономаха, половецкая конница не будет больше топтать русские нивы, как в прежние времена. На всей земле как будто бы стало тише. На дорогах спокойнее поскрипывали возы торговцев. На них везли греческие ткани, меха, мёд, соль, перец, сушёные плоды из предела Симова…
Лесной житель, продавший шкурки, положил сребреник за щёку, чтобы не потерять своё богатство, и направился в ту сторону, где стояли медуши. Рядом виднелись харчевни. Над одной из них висел на шесте ячменный сноп, в знак того, что здесь можно поспать на соломе в холодную ночь.
Здесь, на Подолии, находились за дубовым тыном подворья иноземных торговых гостей, лавки менял, притоны всякого рода, избушки и землянки бедняков. Здесь было больше шума, чем в половецком становище, сюда стекались со всех сторон беглые холопы и беднота, здесь рядом с нарядным торговцем из латинской страны встречались полунагие люди, возле боярина в бобровой шапке — монах в отрепьях, здесь происходили кражи и смертоубийства, и княжеские бирючи ходили сюда с мечами под полой. В расположенных около торжища корчмах ютились пьяницы и игроки в кости, и можно было купить краденный у боярина мех или нож, чтобы спрятать его за пазуху. Сюда приходили крадучись люди из далёких лесов и далее волхвы.
Злат пришёл тогда в Киев со своим дедом, весёлым человеком, любителем всяких басен и притчей, к родственникам. Но они все за эти годы померли, и пришлось искать приюта в корчме, где десятилетний мальчик насмотрелся и наслушался всего.
Лохматый пьянчужка, в длинной разорванной рубахе, с выдранной в драке бородой, держа в обеих руках деревянный ковш с чёрным мёдом, уверял своих слушателей:
— Это все знают в Киеве. Есть остров на синем море. На нём стоит торговый город Леденец. Оттуда приехал к нам гость по прозванию Соловей Будимирович. С ним забавляется молодая вдова Евпраксия Путятишна. Недаром её зовут в народе Забава.
— Забава… — смеялись окружающие. — Если знаешь что, расскажи. У тебя длинный язык.
— Что могу рассказать? По боярскому повелению разорял вороньи гнёзда на деревьях и с высоты в оконце смотрел…
Мужем Евпраксии был Алёша Попович, один из старых дружинников Мономаха, сын ростовского попа, красавец собою в молодости и храбрый воин на ловах и на поле брани. Однажды во время отсутствия князя он отстоял Киев от неожиданно появившихся половцев и получил от Мономаха золотую гривну на шею, стал, как некоторые другие, вельможей в его палате. Но вскоре он умер, и молодая его вдовица, красивая как церковь в позолоте, стала притчей на языках у всех киевлянок.
— Что же ты увидел в оконце? — приставали к пьянчужке слушатели.
— Увидел, как Забава в горнице нагая стояла и в ручное зеркало смотрелась. Белая вся как снег, с распущенными волосами как золото.
— А кто ещё там был?
— Соловей. Заморский гость.
— Почему так прозвали?
— Когда песни поёт, люди плачут. Такой у него голос.
— Целовал Забаву?
— Вино пил из стеклянной чаши, а через неё весь свет виден. Потом на кифаре играл.
— А ещё что видел?