Владимир Мономах
Шрифт:
44
Владимир Мономах в день приезда в монастырь опять почувствовал себя плохо и с печальной улыбкой отвечал на приветствие игумена и монахов:
— Благодарю твоё благоумие и вас, братия!
Душой его овладевало постепенно стариковское равнодушие. Как будто бы и не было в его жизни ни встреч с женщинами, ни конных сражений в далёких половецких полях, ни удачных ловов, когда бодрые крики кличан наполняли шумом благоуханные дубравы. Только при воспоминании о Гите его сердце сжималось.
Строитель Пётр явился с двумя своими учениками. Все трое оказались новгородцами, хотя по внешнему виду и одежде ничем не отличались от киевлян или переяславцев. Тот же пробор посреди головы, подстриженные по-христиански бороды — у Петра седая, у его учеников русые; у всех трёх длинные рубахи, кожаные сапоги. Но после первых же слов Мономаху стало ясно, что это не обычные люди, с какими встречаешься на торжище или даже в церкви, а знающие строительную тайну. Иногда строители говорили между собой на понятном только для них языке.
Мономах хорошо запомнил то раннее утро, когда они приехали с Гитой в монастырь. У ворот дубовой ограды их уже поджидали зодчие и монахи.
— Приступим, — радостно сказал молодой князь, счастливый любовью жены, здоровьем, солнечным утром и возбуждённый недавней верховой ездой по красивой дороге мимо переяславских дубов. Был месяц май. Как и теперь. Когда они проезжали росистой дубравой на заре, там ещё щёлкал какой-то неугомонный соловей, хотя уже совсем рассвело… Казалось, что не будет конца этой жизни и этому счастью, и вот ныне всё приближается к концу.
— Приступим, — повторил Пётр, и по всему было видно, что строитель чувствует себя в центре событий и понимает своё превосходство над людьми, даже если они носят на голове княжескую шапку из парчи.
Согбенный годами, но ещё полный быстроты в движениях, строитель прошёл мелкими шажками на монастырский двор, и все толпой двинулись за ним, понимая важность этого часа. В одном месте старик остановился и показал рукой на землю:
— Здесь надлежит выровнять долину для церкви.
— Почему ты избрал это место? — полюбопытствовал князь.
— Здесь удобное и возвышенное местоположение. Тут не ложится в изобилии утренняя роса, и почва благоприятна для того, чтобы копать корение.
Мономах знал, что корением называется основа здания.
— Пусть будет так! — сказал он.
Может быть, впервые в жизни служба в бревенчатой церкви казалась ему в тот день слишком долгой. Наконец богослужение закончилось, и можно было приступить к обмеру долины.
В руках у Петра он увидел деревянное мерило. Строитель с важностью объяснил ему:
— Длина его — четыре локтя. Это мерная сажень. Но есть ещё косая, а также морская и сажень без чети… Ими мы
Модемах и Гита слушали зодчего с растерянной улыбкой. Так улыбаются люди, если не понимают чего-нибудь.
— Вавилон? — осмелился спросить Мономах.
Пётр чувствовал себя среди этих непонятных вещей как рыба в воде.
— Вавилон — каменная плита. На ней чертится четыреугольник, а внутри его ещё один, малый, и разделяется крестообразно. Мы получаем тогда как бы образец для всех наших вычислений.
Мономах задавал другие вопросы. Но зодчий отвечал на них без большого желания, очевидно не имея намерения открывать свои строительные тайны. Он всё-таки объяснил:
— Начертим на земле четыреугольник…
И не торопясь изобразил концом деревянного мерила четыре линии на пыльной площадке двора…
— Чему равна мерная сажень? Ты видел. Моему мерилу. Но если в четыреугольнике проведёшь линию из одного угла в другой, то получишь косую сажень.
Мономаху впервые открывалось таинственное соотношение частей и линий в четыреугольнике. В волнении он только кивал головой.
— Ещё разделим вавилон крестом… — продолжал Пётр.
Опять пошёл в ход жезл мерила.
— Зачем тебе требуется столько различных мер? — спросил князь.
— Потому, что каждая мера соответствует тому, что мы ею измеряем. При вычитании одной сажени из другой остаток показывает нам, какую толщину следует придать стенам здания, чтобы обеспечить им прочность и чтобы они были в состоянии выдержать непомерную тяжесть сводов и купол, как бы висящий в воздухе без всякой опоры, но тоже требующий основание для своей лёгкости… Благодаря вавилону всё это измеряется без участия человеческого ума.
Строитель, очевидно, понимал, что не так-то легко постичь всё это непосвящённому. Он как бы выискивал более доступный пример.
— Начертим треугольник…
На песке появилась фигура с тремя углами.
— Вот что достойно удивления. Если стороны треугольника равны мерной сажени, высота его равняется половине косой сажени, и никакая сила в мире не в состоянии изменить подобные отношения…
— Всё в руке божьей… — заметил стоявший рядом игумен, не проронивший до сих пор ни одного слова, так как ему казалось, что он в этом благочестивом деле храмостроения касается чего-то бесовского.
Мономах посмотрел внимательно на новгородского строителя. Неужели существуют вещи, изменить которые не может даже сам бог? Действительно, что-то сатанинское было в этой улыбке зодчего, спрятанное в седой бороде.
После этого монахи приступили к выравниванию долины, на которой должен был стоять храм. Строитель ходил между ними, показывал, где надо копать, или брал в руку ком земли и растирал его между пальцами. Только на второй день начали чертить план церкви на долине и сделали так называемое очертание, в котором уже были отмечены отдельные части здания. Гита неизменно сопровождала Владимира на место строительства и с любопытством наблюдала работу каменщиков.