Владимир Мономах
Шрифт:
Теперь Болдуин — король Иерусалимский, рыцари потеснили арабов, разъедаемых, как и Русь, внутренними распрями, у Византии крестоносцы отняли Сирию, но натиск неверных на запад приостановлен. И началось такое наступление на восток от Великого моря, что омывает земли Испании до сирийских границ, значит, пришло время и Руси, которая в этой многовековой войне занимает как бы левое крыло сражения. Что-то не складывается у восточных владык, если повсюду уступают они свои земли. И силы их разобщены, не могут прийти на помощь друг другу.
Возок остановился. Старший дружинник из княжеской охраны подъехал к дверце, спросил князя, не хочет ли тот отдохнуть и пообедать — путь ещё далёк. Мономах вышел из возка, и пока дружинники расстилали под деревьями ковёр, несли еству и питьё, начал разминать тело, уставшее от долгого недвижения. Вдруг до слуха его донеслось равномерное побрякивание, словно кто-то бил слегка одним куском железа по другому. Князь прошёл дубраву и вышел на опушку, где бродила одинокая корова, на шее которой действительно болталось привязанное верёвкой маленькое било — два железных обрубка, и тут же Мономах увидел человека. Он стоял под деревом и во все глаза смотрел на незнакомого путника. Человек был одет в холщовую домотканую рубаху, подпоясанную такой же верёвкой, что была завязана на коровьей шее; за плечами его был лук, а на поясе висел колчан со стрелами, здесь же около дерева стоял боевой топор — оружие русского воя-пешца.
— Ты чей? — спросил Мономах, прищурившись и тем самым ещё лучше разглядывая человека.
— Переяславский, из пригородной слободы смерд князя Владимира Всеволодовича, — сказал человек.
— И что же ты здесь делаешь с луком и боевым топором, — мягко усмехнулся князь, — говяда пасёшь?
— Нет, господин хороший, — отвечал человек, — я не пасу говяда, а гоню его к себе в слободу из дальнего села, купил по случаю, а лук и топор всегда со мной — кому же охота быть полонённым половцем.
— Так и ходишь в поле?
— Так и хожу, и за сохой, и за бороной…
— Добро же тебе жить так-то.
— Не жалуюсь, господин хороший, но уж больно половец насел, что ни лето, то выход за выходом — сколько домов уже спалено, сколько лошадей и скота угнано!
— Прощай же, — сказал Мономах, — может, свидимся скоро, как звать-то тебя?
— Звать меня Синко, а в крещении Василий.
— Ну что ж, хорошее имя, меня-то тоже в крещении Василием звать.
Мономах повернулся и пошёл прочь.
Потом, уже приехав в Переяславль, он не раз ещё вспоминал эту встречу в дубраве и своего вооружённого смерда, который перегонял говяда по его княжеским владениям, ожидая сечи с половцами и плена в любой час своей жизни.
Осень и зиму Мономах провёл в Переяславле, тщетно ожидая согласия князей на договорённый поход в степь.
Он посылал гонцов в Киев и Чернигов; Святополк и Святославичи отмалчивались, но не отказывались от похода. В середине зимы Мономах двинулся в Смоленск. Он несколько лет не был в этом городе, где совсем ещё недавно сидел Олег Святославич, отрезанный им от родного Чернигова, от связей с половцами, и теперь Мономах хотел ещё и ещё раз утвердить князей во мнении, что Смоленск — это прирождённый город Всеволодовой отчины. Была у него и ещё скрытая цель. Он вызвал в Смоленск сына Мстислава, князя новгородского. Тот подтвердил, что люди Святополка бегают по Новгороду, требуют, чтобы город вновь отошёл к киевскому столу, приспешники, Мономаха бьют их, но покоя в Новгороде нет. Все нити смут и беспокойств идут в Киев, а это значит, что упрямый Святополк не отступится, пока вновь не посадит в Новгороде киевского наместника.
Мстислав сидел в горлице напротив отца — невысокий, широкоплечий, с тёмными, глубоко посаженными глазами, которые смотрели из-под густых чёрных бровей ухватисто и быстро; тёмные жёсткие волосы его, несмотря на молодость, уже кое-где тронула седина. Новгородский князь слушал, что говорил ему отец, иногда переспрашивал, бросал быстрые короткие вопросы. Мстислав никогда ни в чём не сомневался, был твёрд и жесток в решениях, ретив и исполнителен во всём, что ему наказывал отец.
А Мономах неторопливо, с мягкой усмешкой плёл свою нить: «Святополк за участие в походе против половцев будет торговаться, просить в обмен новгородский стол, предлагать Владимир-Волынский, возможно, придётся ему уступить, иначе будет новая распря». Мстислав внимательно слушал. «…Но и отдавать Новгород из нашего дома нельзя, уже долгие годы, начиная от отца Всеволода, владели мы новгородским столом. Новгород прикрывает с северо-запада наши ростово-суздальские земли, а вместе с ними, со Смоленском и Переяславлем составляет половину Руси. Надо осторожно поговорить с боярами, с владыкой, с гостями, хотят ли они отдать город в руки Киева».
Мстислав понимал, что отец затевает хитрое дело, хочет руками самих новгородцев, не споря со Святополком, оставить за собой Новгород и вовлечь Святополка в общерусский поход в степь. Мстислав понимал ташке, что всё это опасная, острая игра, которая неизвестно чем кончится, но он привык доверяться отцу и обещал ему сделать всё, как он советует.
Начало 1101 года Владимир снова провёл в Переяславле, ссылаясь гонцами с двоюродными братьями, а поздней весной, оставив Гиту чреватой десятым по счёту ребёнком после семи сыновей и двух дочерей — Марии и Евфимии, отправился по своим северным владениям — сначала снова в Смоленск, а потом в Ростов, чтобы самолично подготовить войско к будущему походу. Смоленская и ростово-суздальская дружины были ему хорошо известны, и его заботой в этом краю были, прежде всего, пешцы, вооружённые ремесленники и смерды. Уже во время прежних боев со степняками он приметил, что половцы, лихо сражавшиеся с конными русскими дружинами, не выдерживали спокойных, неторопливых действий простых пеших воев, яростные конные наскоки разбивались об их сомкнутый щитами строй, о выставленные прямо в конские груди копья. Свою железную хватку пешцы показали даже во время злосчастной битвы у Треполя, задержав на берегу Стугны половецкую конницу. И теперь Владимир хотел перебрать все свои волости, вычислив вместе с посадниками, тысяцкими и сотскими количество воев, которых можно было здесь собрать, а также распорядиться о том, чтобы пешцев хорошо вооружили, чтобы были у них с собой и топор, и копьё, и щит, и лук со стрелами.
Во время пребывания в Смоленске туда пришла весть из Полоцка, что преставился долго болевший Всеслав, князь полоцкий. Мономах выслушал весть со смешанным чувством облегчения и скорби: из жизни ушёл его постоянный враг и враг всех Ярославичей, князь, который никому не давал покоя в течение нескольких десятков лет; и в то же время ушёл из жизни живой человек, живая душа, подобная всем остальным обитающим на земле людям и напоминающая, что каждый в сём мире тленен.
Но лишь ненадолго задержались мысли Мономаха на Полоцке — там долго ещё будут разбираться между собой сыновья Всеслава, ему же предстояло через две недели заложить в Смоленске каменный соборный храм святой Богородицы.
Владимир мыслил сделать это 2 мая, когда константинопольская церковь ежегодно праздновала заложение храма Богородицы во Влахернах, великой охранительницы Византии от внешних врагов. Здесь, в Смоленске, Мономах накануне похода в степь хотел иметь свою святыню, помощницу в борьбе с неверными с тем, чтобы всякий русский человек возгорался высоким воинским помыслом при одном взгляде на соборный храм, заложенный во спасение Русской земли.
Действо в этот день было заранее продумано. Мономах сам спустился в яму, заготовленную для основания храма, и под одобрительный гуд великого множества смолян взял ловко на мастерок известковый раствор, бросил его на прокладку из битого камня и аккуратно положил на раствор кирпич. Тут же пропели молебен, а епископ смоленский освятил заложение храма.
В тот день на смоленском дворе Мономаха для всякого люда было выставлено великое множество провар мёду и ествы. До поздней ночи праздновал Смоленск великое событие, а уже наутро тиуны Мономаха пошли по дворам, набирая людей в пеший полк. И будто в награду за это святое дело бог послал ему нежданную радость — поднял мятеж против Святополка его племянник Ярослав Ярополчич, княживший в Бресте, и снова замутилась киевская земля. Теперь Святополку уже будет не до Новгорода.
Но с которой киевский князь справился на удивление быстро и уже к лету позвал Владимира и Святославичей — Давыда, Олега и Ярослава на реку Золотчу для переговоров с половцами. И стало ясно: пока Владимир не покладая рук трудился над тем, чтобы уже в 1101 году поднять князей в поход против степняков, — Святополк и Святославичи так же упорно ратовали за мирный исход всего дела. И вот теперь на Золотчу в назначенный срок должны были прибыть послы от всех крупных ханов донских и приднепровских половецких колен — Шарукана, Боняка, Аепы, другого Аепы, Алтунопы и прочих, чтобы на этом совещании выслушать русских князей и потом уже передать их речи своим ханам.