Владимир Мономах
Шрифт:
Уже десять лет сидел Владимир Мономах на великокняжеском киевском столе, и к концу этого срока он, наконец, добился того, что вся Русь от Червеня до вятичских лесов, от северных новгородских пятин до края половецкого поля была безоговорочно послушна Киеву. Впервые за долгие века своей истории Русь имела единую военную силу, которая приходила в движение по мановению руки великого киевского князя: поднимались в походы князья черниговский, новгород-северский, переяславский, смоленский, ростово-суздальский, владимиро-волынский, теребовльский и перемышльский и другие, помельче. И лишь Мономах знал, кому, куда и в какую очередь идти в поход и кто из князей был нужнее в половецком приграничье, а кто на юго-западных и западных рубежах. В короткий срок мог он собрать и огромную общерусскую рать. И рать эта была уже иной, чем
Натиск булгар был остановлен волжским походом Юрия Владимировича.
Византия торжественно встречала внуку Мономаха, жену Андроника Комнина, брата императора Иоанна.
Всё дальше на юг от русских границ откатывались донские половцы, искали дружеских связей с Мономахом половцы приднепровские. Обловленные стояли по приднепровским речкам старые крепости, продолжалось строительство новых крепостей по Удою и Остру: русский натиск в глубь половецкой степи опирался на мощную линию укреплений, а от стен крепостей, вслед за русскими ратями всё смелее и смелее шли в половецкое поле земледельцы, распахивали вековечную степь, ставили там свои погосты, а за ним тянулись ремесленники, всякий иной люд, и оживало дикое поле.
Владимир Мономах вбирал в себя, в свою память, в свои заботы всю эту огромную, такую стройную и такую зыбкую, постоянно меняющуюся и волнующуюся русскую жизнь. И она двигалась вместе с ним и под его началом, как огромная ладья посреди то спокойного, ласкового, мирного, то взволнованного, вздыбленного моря. Со временем менялся состав гребцов и кормчих. И снова продолжалась бесконечная борьба с людьми, которой он отдал всю жизнь при своём незлобивом сердце и созерцательной душе. Их нужно было мирить, сокрушать и снова мирить, уступать, отходить в сторону, ради покоя на земле, ради собственного покоя и снова входить в гущу смут и междоусобиц, когда уже не было другого выхода. Эта борьба затягивала его и иссушала, и не было сил вырваться из её сетей, потому что только благодаря ей и благодаря свершившимся победам он достигал великих своих целой. И рядом с ним шли жена, дети, друзья.
И вот уже многих нет на этом свете. Давно ушла Гита, нет и второй жены, боярышни, и как зрелые плоды в непогодь валятся с дерева, так падали рядом с ним его сыновья, полные жизни, сил, надежд, — Изяслав, Святослав, Роман, сгоревшие в огне междоусобиц, тайных заговоров, чёрной ворожбы.
Ушёл и Никифор, умер и Даниил, ушёл в мир иной в 1123 году последний из старших Святославичей — Давыд, и в один год с ним избыл земную жизнь Сильвестр, епископ переяславский. А на следующий год один за другим покинули эту землю Володарь и Василько, Ростиславичи, до конца своих дней, неукротимые душой, воевавшие с ляхами. Сходили на нет его боевые соратники Ратибор, Дмитр Иворович, Прокопий.
Уходили люди, и он сам уже присел на край погребальных саней — в начале 1125 года ему исполнилось семьдесят два года, а жизнь продолжалась и требовала всё новых сил, новых решений. То, что он увидел, вернее — почувствовал в Суздальской земле, теперь пробивало себе дорогу и в других русских землях — и уже Новгород, Владимир-Волынский, Галич, Чернигов, Новгород-Северский, Полоцк, Ми лек, другие города наполнялись тем же духом уверенности, новой хозяйственной и военной стати и вставали вровень с Киевом. Повсюду там сидели сыновья и сыновцы Мономаха — сегодня истовые, послушные, по одному его зову берущиеся за меч, но кто скажет — как поведут они себя завтра, когда киевским князем станет Мстислав и что-то будет с великой державой после Мстислава… Он видел перед собой и всегда ровного, весёлого и спокойного Ярополка, и мрачного, и гневливого, скрытного Юрия, и хорошего воина, но никудышного правителя Вячеслава, и упорного, смелого Андрея, и слабого духом внука Всеволода Мстиславича. А рядом с ними вставали деятельный Всеволод Ольгович, его братья, сыновья. Удастся ли Мстиславу и Мономаховым внукам удержать в узде эту буйную свору Ольговичей.
Ему хотелось заглянуть вперёд на десять, двадцать, пятьдесят лет, и он сознавал тщету своих усилий, смутно понимая непостижимость этой постоянно движущейся жизни.
Он долгими часами, уже слабея, беседовал со старшим сыном о будущих судьбах Русской земли, учил его главному — сохранению её единства, великой доблести, неустанному вниманию к проискам её врагов и основного из них в эти и предыдущие годы — половцев. Сегодня они отбиты и бегут за Железные ворота, укрываются в Венгрии, но завтра на их место придут новые колена, и вновь половецкие вежи зачернеют шатрами и повозками вблизи русских границ, и новое горе обрушится на русские города и сёла…
Умирать он уехал на реку Альту, в небольшой дом, построенный для него поблизости от храма Бориса и Глеба.
Была ранняя весна 1125 года. Занемогшего великого князя осторожно везли в возке по подсыхающей апрельской дороге. Ярко светило солнце, над землёй летел разноголосый весенний гуд.
Здесь неподалёку находился родной Переяславль, стояли Змиевы валы — знаки былых сеч и былой славянской славы, места его детских и отроческих утех, здесь неподалёку начиналось когда-то дикое поле, по которому он проходил за свою жизнь десятки, а может быть, и сотни раз: здесь на Альте его предки рубились с печенегами, а сам он бился с половцами, а теперь здесь же стоит выстроенный им храм, который не видел ни одного степного нашествия.
Он сам вышел из возка и прошествовал в церковь.
После молитвы Мономаха уже под руки отвели в хоромы, и он оставался там в одиночество до вечера. Лежал, думал, вспоминал, всё ли он успел сказать старшему сыну. Других сыновей Мономах в эти дни к себе не звал. Ещё в 1121 году он всё им сказал в Смоленске, и установил для них порядок владения Русской землёй, определив каждому свой стол, обязав всех в случае его смерти подчиниться старшему брату и чтить его в отца место.
19 мая 1125 года над Альтой раздался скорбный звук колокола, возвестивший о смерти великого киевского князя Владимира Мономаха, а уже к вечеру его сыновья и внуки стали один за другим прибывать на Альту.
Тело Мономаха доставили на ладье в Киев, а на почайновском причале переложили на сани. Печальное шествие направилось к храму святой Софии, в приделе, которой рядом с ракой великого князя Всеволода белела дорогим греческим мрамором рака Владимира Мономаха. И в молчании стояли около раки и далее по всему храму и на софийской площади вдоль улиц русские люди, смутившись духом в преддверии новой неведомой жизни, ожидаемой с уходом великого воителя за Русскую землю.
Антонин Ладинский
Последний путь Владимира Мономаха
1