Владимир Ост

Нагаев Сергей

– Ну чего ты? Расстроился? – голос Анны был исполнен почти интимной нежности. – Ну перестань, слышишь? Володь.

– Угу.

– Ну ладно, у меня тут еще дела есть. До завтра, хорошо?

Осташов молчал, его начала накрывать волна возмущения.

– Э-эй, Володь! Хорошо? Ты мне завтра позвонишь?

– Хорошо, – после долгого молчания ответил Владимир, и они попрощались, он – обиженно, она – деловито, явно думая уже о чем-то другом.

Осташову стало нестерпимо тошно. «Господи, с чего я начал разговор и к чему все скатилось?!» – мелькнуло

в его голове. Действительно, он с таким пылом набирал ее номер, он так хотел быть великодушным, хотел, образно выражаясь, протянуть сильную руку, чтобы вытащить и любимую, и себя из болота запутанностей и неразберихи чувств, а в результате беседа двух равных почему-то плавно перетекла в общение просителя и благодетельницы. Это, во-первых. А во-вторых – с нулевым эффектом. Вместо того чтобы достигнуть по-настоящему нового уровня взаимоотношений, высокие переговаривающиеся стороны всего лишь вернулись к последнему, довоенному состоянию – состоянию полной неопределенности и туманности. Две державы не слились в единую федерацию, но и не провели демаркацию совместных границ.

Это ведь все уже было, подумал Осташов, и вот теперь – опять! Когда же будет конец этому бедламу? Просто даже уже скучно становится. Идиотизм какой-то. «Да что я, по-твоему, мазохист какой-то, что ли, чтобы меня так полоскать? – мысленно обратился он к Русановой. – Дура чертова».

Когда задумчивый и озадаченный Осташов поднялся на второй этаж, Наводничий и Хлобыстин увлеченно резались в бильярд.

– Вовец, хлопни водки, – сказал Григорий. – Мы тебя не дождались и уже по две порцухи залудили.

Владимир решил выбросить из головы разговор с Русановой и с удовольствием последовал совету друга. Водка была необыкновенно кстати. А после рюмки также кстати оказалось сало с хлебом.

Тем временем Василий разделал Григория под орех, и Осташов взял кий из руки побежденного.

– Конечно, набили здесь руку без меня, – ворчал Хлобыстин. – Друзья, между прочим (если они, конечно, всамделишные друзья), должны давать фору тому, кто пропускал тренировки и соревнования, и причем не по своей вине.

– Нет, как это тебе нравится, Вованище? – сказал Наводничий. – Он, видите ли, не по своей вине за решетку попал, а? Поневоле в неволе.

– А что, не так, что ли? – сказал Григорий.

– Залез в чужую квартиру, стырил у бедной бабушки компот – и как будто так и нужно! Ты иногда даже наглее меня бываешь, ей богу, – сказал Василий с некоторой долей уважения.

– Я в тюрьму не собирался, меня туда менты законопатили. Зато я вот у них свисток стырил, – Хлобыстин достал из кармана металлический милицейский свисток, в который он уже свистел (когда вошел в бильярдную) и выдал трель.

– Когда это ты успел его спереть?

– А когда меня еще в отделение везли. Сижу на заднем сиденье компот доедаю и чувствую – что-то твердое под задницей. Достал, смотрю – свисток. Ну я его и взял. А когда в камеру оформляли и вещи отбирали, сказал, что это мой. Менты мне потом сами же его и вернули, козлы.

– А ты, оказывается, Гришаня, убежденный ментофоб.

– Это мое дело, кто я.

Наводничий и Хлобыстин стали подначивать друг друга, дурачиться и нести всякую чушь, и Осташов мало-помалу втянулся в их веселый разговор.

Партия Владимира и Василия оказалась увлекательной, они шли на равных, но в конце концов победил Осташов.

Между тем, наступил момент, когда кому-то из друзей следовало отправляться наверх, на пост наблюдения за окнами Кукина.

– Кто первым пойдет Махрепяку выслеживать? – спросил Наводничий. – Разыграем на спичках?

– Да какая разница? Я пошел, – ответил Владимир и за себя, и за Хлобыстина, который при возникновении вопроса об очередности дежурств с тревогой покосился на остатки водки в бутылке.

– Не волнуйся, мы тебе оставим, – сказал он Осташову, – мы – не сволочи.

– Я и не сомневался, – сказал Владимир, открывая окно (не то окно, где он растил узоры, а второе, выходившее на противоположную сторону от дома, за которым следили друзья). Осташов одним махом вскочил на подоконник, собираясь выбраться на строительные леса.

– Эй, камеру-то не забудь, – сказал Василий. Он достал из кофра фотоаппарат и принес его Осташову. Владимир заметил, что в другой руке Наводничий держит довольно крупный шпингалет.

– А это зачем? – спросил Осташов.

– Это?.. Да, не знаю. Достал заодно из кофра, чтоб не забыть выгрузить: у меня там этих шпингалетов целая куча, а дома они мне не нужны, я себе уже другие купил, стильные. Может, кому из вас пригодятся? Тебе не надо?

– Нет.

– А тебе, Гриш?

– А мне – тем более.

– Ну и ладно, пусть пока здесь хранятся, – сказал Наводничий. – Это, слушай, Вованище. Ты там поосторожней с камерой.

– Да знаю я, – сказал Владимир, вставая на деревянный настил лесов. – Блин, каждый раз одно и то же. Сам же говорил, что камера – старье, а трясешься над ней, как будто она золотая.

– Старая, проверенная, очень хорошая камера, – сказал Василий. – Нет на свете камеры лучше, чем старая, проверенная, очень хорошая камера.

– Нас вас поняло, – сказал Осташов. – Давай свою старую, блин, проверенную, блин, очень хорошую камеру.

– Нет, погоди, я с тобой пойду, – Наводничий положил шпингалет на подоконник. – Раз уже хоть по чуть-чуть выпили, то лучше давай я сам установлю камеру, а ты потом будешь дежурить, – Василий, кряхтя, полез на подоконник. – Потому что… э-э…

– Вась, дорогой, – проникновенно сказал Владимир, – я понял почему. Потому что ты боишься за старую, проверенную, очень хорошую камеру. Правильно?

– Совершенно верно.

– Мне тоже с камерой повезло, – вставил в их диалог свое замечание Хлобыстин. – Нормальные пацаны подобрались, кому что из передач родня приносила, все между всеми делили.

Василий, собиравшийся уже соскочить с подоконника на деревянный настил лесов, переглянулся с Осташовым и задержался в проеме окна.

– Гришанище, ты, кстати, где сидел-то?