Владимир Ост
Шрифт:
– В Бутырке.
– И тебе, значит, очень там понравилось?
– Да нет. Я просто хочу сказать, что мне там камера попалась…
– Знаем-знаем, – перебил его Владимир, – это мы уже где-то слышали. Вась, как ты говоришь? Старая, проверенная, очень хорошая камера, так, да?
– Ну да. Если бы ты только знал, как сильно Гришаня расстроился, когда его пинками выгоняли на свободу из старой, проверенной, очень хорошей Бутырки!
– Еще бы! – сказал Осташов. – Любой расстроится. Шутка ли – старая, проверенная, очень хорошая, ха-ха, однушка-коммуналка, набитая под самый потолок старыми, проверенными братанами.
Владимир
Хлобыстин с обиженным видом направился к ним.
– Долбарики! Стужи тут напустили, – сказал он и стал закрывать окно, выталкивая таким образом Василия наружу. – Давайте, валите, устанавливайте там свою старую…
– Проверенную! – подхватил Владимир.
– Очень хорошую камеру! – уже вдвоем, хохоча, крикнули Осташов и Наводничий в сужающуюся щель между створок окна.
Наверху выяснилось, что ситуация с окном Ивана Кукина остается прежней: свет в нем горит, но оно плотно запахнуто бордовыми шторами. Сюрпризов, в общем-то, никто и не ожидал.
Василий сдул тонкий слой снега с кирпича, установленного в церковном куполе, обмахнул его перчаткой, положил фотоаппарат, нацелил на объект съемки и ушел.
Осташов сел на перевернутое вверх дном ведро, также очистив его от снега, и закурил. Но вскоре встал и начал прохаживаться по настилу, ударяя ботинок о ботинок, чтобы ноги не мерзли.
Ему хотелось спокойно подумать и попытаться разобраться, по какой причине его благородный порыв не встретил со стороны Анны такой же возвышенной реакции, но мысли его разбредались. Размышлять о Русановой было невмоготу. Потому что уже надоело. Собственно, только это слово, вместо сколько-нибудь связных мыслей, и вертелось в голове у Владимира – надоело!
Впрочем, неожиданно у него мелькнула одна определенная мысль на сей счет (и он отметил, что думает так впервые): а что бы изменилось, если бы Аньчик вдруг всем сердцем откликнулась? Ведь тогда начались бы хлопоты, связанные со свадьбой? Наряды, ресторан, кольца, родня понаедет… С ума же сойти можно!.. Вот если бы этого как-нибудь избежать… Но как? Нет! От всей этой мещанской суматохи никак не отбояришься… А потом, значит, они с Аньчиком начнут вместе жить, видимо, у него дома, с его матерью, потом родится ребенок… Осташов вспомнил, как однажды зашел к Хлобыстину домой. Вид у бедного Гришани был совершенно ошалевший – в него вцепилась дочка, которая монотонно выла: «Папа, ну давай еще иглать в Балби, ну давай иглать, давай иглать, давай иглать!»
Владимир ужаснулся. И этой перспективы он добивается с маниакальной настойчивостью! Нет уж! Кажется, он пока не вполне готов завести семью. Чуточку позже. Ну в самом деле, зачем так торопиться?! Они с Аньчиком не старичье какое-нибудь, и времени впереди навалом. Нет никакого резона суетиться. Тем более, если учесть характер Аньчика. Была б еще девушка покладистой, но она же просто неуправляемая, сатанеет с пол-оборота. А сам Владимир, хоть и очень отходчив, но тоже может вспылить. Как ни крути, наверно, лучше им пока пообтереться друг с другом, пообтесаться. Так что даже возможно, оно и к лучшему, что они пока не находят общего языка… Хотя, с другой стороны, гораздо лучше было бы, если бы они пообтирались друг с другом в мире, согласии и любви. А не так, как сейчас, черт возьми эти идиотские, бредовые отношения! Он чувствовал себя, как… Сравнение пришло на ум само собой – как будто в старой, проверенной тюремной камере. Может, испробовать Васино средство – завести себе какую-нибудь дежурную Алину? И просветлять с ней негатив?
…Осташов глянул на часы, время его получасовой смены закончилось еще десять минут назад. Он бросил последний взгляд на зашторенное окно в доме напротив и затопал по настилу к металлической лестнице.
Когда Владимир спустился к окну бильярдной, он обнаружил, что друзья стоят у подоконника и увлеченно что-то делают с оконными рамами. Василий, похоже, что-то придерживал, а Григорий орудовал отверткой.
– Вованище, погоди там чуть-чуть, сейчас заканчиваем, – громко, чтобы было слышно сквозь стекла, сказал Наводничий.
Через минуту он открыл окно, и Осташов попал наконец в тепло.
Сняв перчатки и дыша на замерзшие пальцы, он с любопытством посмотрел на раму, которую уже успел закрыть Хлобыстин. На ней, взамен старого, появился новый шпингалет. Тот самый, что принес с собой Василий.
– Ну, как? – с гордостью сказал Григорий. – Видал, как мы тут поработали, пока ты там прохлаждался?
Владимир при слове «прохлаждался» поежился.
– Да уж морозец сегодня, – сказал он. – Хорошо, что водка есть.
– Теперь, Вованище, все нормально запирается, до упора. Теперь здесь будут Сочи, – сказал Наводничий и взял в руки валявшийся на подоконнике демонтированный старый шпингалет, весь разболтанный и выгнутый. – Погляди, какая рухлядь. А вот мы пришпандорили шпингалеты – эти уж не погнутся. Они, знаешь, откуда? Из Кремля. Помнишь, я говорил, мне замкоменданта обещал фурнитуру с окон этой надстройки в Кремле, ну, веранды, где Ленин воздухом свежим дышал? Ее же недавно разломали к чертям, совсем. Вот оттуда эти шпингалеты и есть. Замкоменданта специально для меня их придержал. Крепкие. Сто лет еще послужат.
– Глянь, Вовец, – сказал Хлобыстин, который уже стоял у второго окна. – Мы и здесь их присобачили. Встали как родные, – он провел ладонью в воздухе снизу вверх вдоль щелей между рамами. – Вообще теперь не дует. Иди, глянь.
Осташов подошел и увидел, что действительно и внутренняя, и наружная рамы окна снабжены кремлевскими шпингалетами.
– Черт! – вырвалось у него: ледяной узор на стекле скукожился, и было ясно, что очень скоро от него останутся одни воспоминания. Как от детства. И как от желания рисовать (намерение нарисовать картину «Два солнца в море» уже напрочь выветрилось из головы Владимира).
– А я хотел… – Осташов осекся.
– Чего? – спросил Григорий.
– Да так, ничего, – ответил Владимир, у него не было настроения делиться с друзьями рассказом о ледяном волшебстве на окне его детства. – Молодцы, мужики!
– Но обратите внимание, какова ирония судьбы, – сказал Василий. – Ирония истории! Раньше эти шпингалеты закрывали окна Ленина, а теперь они будут здесь, на окнах церкви.
– Ну а чего – правильно, – сказал Хлобыстин. – Не пропадать же добру.
– Да это-то понятно. Ты не въехал, Гриш, – сказал Наводничий. – Это символично, понимаешь? Ленин уничтожал религию, попов расстреливал тысячами и при этом насаждал фактически новую религию. Рай на земле для всех, коммунизм. И его же самого сделали главным святым этой веры, даже тело его вон, в Мавзолее выставили, как мощи какого-нибудь Сергия Радонежского. А сейчас православная религия назад возвращается. Князь Владимир Россию крестил, Ленин ее раскрестил, а теперь она как бы…