Владимир Ост
Шрифт:
– Ну и чего? – сказал Осташов. – И нормально.
– Не-а, не нормально. Я одному из этих уродов башку сильно разбил. И, короче, те двое других, когда этого, с башкой, в тачку несли, сказали, что все равно «заказ» насчет меня выполнят. Только теперь не ножом, а пулей. Поэтому, в общем, очень даже кстати эта командировка от «Штерна» сейчас. Свалю в Грозный на месячишко, а потом, глядишь, все как-нибудь замнется.
– Сбежать от пули на войну – это ты хорошо придумал, – Григорий рассмеялся.
– Да я бы и так туда поехал, – ответил Наводничий. – Просто раз уж совпало, заодно и от бандитов спрячусь.
– А здесь
– Я следил, «хвоста» за мной не было.
– Блин, как же достали эти бандиты! – сказал Владимир. – Какой-то дурдом, а не страна стала. Ну, ладно, там, не могут доказать причастность всех этих долбанных «крестных отцов» ко всей этой херне, но менты же всех их знают. Неужели нельзя, в конце концов, взять, ну, в качестве исключения, и устроить в один день им крандец. Прямо во всех городах одновременно устроить облаву, и не брать их, а просто всех пристрелить, как бешеных собак, и – все! А в газетах потом написать, что да вот, так получилось, оказали сопротивление, пришлось применить оружие… Все, конечно, всё поймут – что так и хотели сделать. Но кто докажет? И даже хорошо, что все всё поймут: зато потом тишина будет – ни одна сволочь уже не высунется.
– Да менты сами – те еще бандюки, – встрепенулся скисший, было, во время Осташовского спича Хлобыстин. – Вот их надо перестрелять. Они хуже всех козлы.
Наводничий захлопал в ладоши, словно зритель в театре.
– Ха-ха-ха! Молодца! Собрались два больших поклонника законности – «перестрелять»!
– А чего делать? – спросил Осташов.
– Темные вы. Надо на все уметь смотреть перспективно, через десятилетия, – с видом учителя сказал Василий. – Вот запомните мои слова: всё само собой рассосется. Потому что – это я вам как историк говорю – степень бандитизма в человеческих сообществах обратно пропорциональна степени надежности передачи вложений по наследству. Во-от. Между прочим, еще никто в мире ни при каком общественном строе не смог отменить стремление членов человеческих сообществ надежно передавать вложения наследникам – это в людях на генетическом уровне заложено. Все лучшее – детям, но так, чтобы другие дети не отняли. И вот отсюда – в сообществах сразу возникает необходимость законности. Это, кстати, касается не только бандитизма, но и любой рискованной активности.
– В сообществах? – едва сдерживая улыбку, уточнил Владимир.
– В них, Вовочка, в сообществах, – ответил Наводничий, начиная понимать, куда качнулось настроение друзей. – Понятно?
– Понятно, господин историк, – сказал Хлобыстин и, обратившись к Осташову, кивнул на Василия. – Историку пива больше не наливать.
– Не наливать, – добавил Владимир, – во всяком случае, в нашем сообществе.
И оба расхохотались. Наводничий заулыбался.
– Чего вы ржете, придурки? Сами тут с умным видом талдычили про кого расстрелять – это нормально. А мне, значит, поумничать нельзя.
Друзья не договорились о каком-либо совместном деле. Причем в том тоне, каким каждый из них (в том числе и сам Владимир) отказывался присоединиться к делам остальных, – в голосе каждого Осташов с удивлением уловил некую ревность, желание что-то доказать приятелям, подчеркнуть важность именно своего дела. Словно они были не столько друзьями, сколько соперниками. Странное дело, подумал Владимир, припомнив взаимоотношения с другими приятелями – из школы, знакомыми по двору – мы дружим с теми, кого хотим победить.
* * *
Спустя два дня каждый в своем доме собирался в свою дорогу.
Осташов, развалившись на кровати, вкладывал тюбики свежих красок в отсеки особого ящичка, который находился в складном мольберте.
Хлобыстин, запершись в ванной комнате, вставлял новенькие патроны в магазин пистолета.
А Наводничий у письменного стола – кассеты с фотопленкой в специально предназначенные для этого ячейки на его профессиональном жилете фоторепортера.
Так они одновременно и собирались.
Тюбик.
Патрон.
Кассета.
Еще один тюбик.
Следующий патрон.
Очередная кассета.
В конце концов, Владимир задвинул ящичек с красками в мольберт.
Григорий утопил полный магазин в пистолетной рукояти.
А Василий надвинул на «патронташ», укомплектованный фотопленкой, защитный кожаный клапан.
* * *
Осташов давно уже вернулся в купе. До Курска ехать оставалось немного. Он лежал на верней полке и смотрел на раннее летнее солнце, лучи которого пробивались сквозь купы деревьев на горизонте.
Колеса поезда стучали, словно копыта мчащейся во весь опор лошади.
Веки Владимира то смежались, то открывались. И явь стала уступать место видению.
Он снова, как бывало, представил себя скифским всадником, скачущим по весенней степи.
И снова в своем воображении Осташов смотрел на себя, несущегося на взмыленном коне, со стороны, как мог бы наблюдать за ним орел, неотступно парящий по-над лошадью. И снова в плавящемся от жары, зыбком потоке воздуха развевались и вскидывались грива лошади и две тугие темные косы всадника – две косы, так похожие на косы древней мумии, которую Владимир видел на фотографиях, сделанных Василием в лаборатории, где занимались сохранением тела Ленина.
Вдруг взгляд Осташова, то есть орел, наблюдающий за всадником, стал отставать и затем полностью остановился, зависнув около невесть откуда взявшегося посреди степи куста, мимо которого только что проскакал скифский воин. Ветви куста виделись Владимиру черными, словно находились, в отличие от всадника, в тени. Окутанный вихрем ярких золотых лучей, всадник быстро удалялся, словно уносясь в висящий над травой туннель, сотканный из золотых нитей, которые, к тому же, переливались всеми цветами радуги, как крылья стрекозы на солнцепеке.
Средь ветвей черного куста, оставшегося позади скифа, внезапно возник силуэт человека с колчаном за спиной. Снова этот человек с колчаном! Все повторялось, как и в предыдущие разы, когда Осташову виделась эта фантазия, – все повторялось с неотвратимостью ночного кошмара. Человек закинул руку за плечо, вынул из колчана стрелу. Вот он уже поднимает лук, натягивает тетиву и целится в спину скачущему скифу. И вновь реальный Осташов неожиданно подумал, что если лучник убьет всадника, то и он, Владимир, может умереть прямо здесь, на верхней полке в купе «Курского соловья». Однако одновременно он с не меньшей уверенностью вдруг решил, что – нет, он не погибнет. Потому что скифский воин, летящий в сияющем тоннеле, тоже останется жив.