Владимир Ост
Шрифт:
– Ивана, это какого, Махрепяку?
Осташов кивнул.
– Слушай, ты, кстати, дай мне адрес, где этот Махрепяка квартиру купил, – сказал Наводничий. – Тебе там светиться не надо, потому что тебя он, скорей всего, хорошо запомнил. А мы с Гришаней как-нибудь вечерком туда подскочим, осмотримся.
– Ты все-таки вцепился в это дело, да?
– Ну, не знаю. Посмотреть, просчитать надо – стоит ли? Я вообще-то компрой никогда не промышлял. Но почему не рискнуть? Ты адресок давай.
– Домой мне позвони сегодня, скажу, так я номер дома и тем более квартиры
* * *
Поздно вечером Наводничий позвонил Осташову. Владимир давно уже спал, и звонок разбудил его.
Кое-как отыскав в ящике письменного стола нужную бумажку, он продиктовал адрес квартиры Ивана Кукина и быстро закончил разговор.
Затем умылся и снова лег. Но сразу заснуть не удалось.
В памяти всплыла картинка с трупом застреленного опером замухрышки. Это было сильное впечатление. Владимир вспомнил, как показался ощеренный рот убитого, когда Наводничий повернул его голову. И это напомнило Осташову мерзкую улыбочку, появившуюся на лице замухрышки тогда, летом, у дома Галины, после того, как Владимир схватился за рану.
Лежа потом в больнице, да и позже Осташов с особой ненавистью вспоминал именно эту надменную, хамскую ухмылку. Владимира бесило это воспоминание. Он жалел, что не догнал тогда мерзавца и не избил его, хотя силы позволяли. Короткое время, которое у него было для расправы, он упустил, подонок просто ушел, скрылся не спеша за поворотом, и Осташова терзало сознание невозможности мести. Отчего-то именно этой улыбки, а даже не самого факта ранения ножом он ни за что не мог бы простить молодому, чуть ли не малолетнему замухрышке. Владимир не раз желал ему смерти, и представлял его мертвым, в гробу. И вот сегодня эта воля совершенно неожиданным образом осуществилась.
Осташов ощутил удовлетворение от свершенной, пускай и чужими руками, мести. И одновременно – стыд: его стала мучить совесть за то, что он – все-таки он! – убил человека. Но главное, что поразило Владимира, заключалось в самой его убежденности, что он (так уж выходило) может одним своим желанием, своей фантазией причинить кому-то реальный вред. Осташов решил, что сегодняшняя смерть замухрышки была совсем не случайной. Несмотря на свое всегдашнее пренебрежение к мистике, Владимир вдруг с уверенностью подумал, что между видениями, в которых его обидчик представал лежащим в гробу, и гибелью этого обидчика была вполне прочная связь.
Владимир ощутил гордость за себя, за свои загадочные духовные возможности. И тут же затем испытал страх. Он испугался этой таинственной силы, она была слишком опасной. Осташов помнил, что почти так же желал несколько раз смерти, например, как это ни кощунственно, и матери, и отцу (разве что, не представляя их в гробу). Это случалось, когда родители слишком подавляли его, мешали ему жить так, как он считал нужным. Слава богу, с ними ничего до сих пор не случилось. Наверно, потому что он желал им смерти не по-настоящему, предположил Владимир.
Осташов встал, надел домашние тренировочные штаны, накинул рубаху и вышел на балкон покурить.
Это немного отвлекло его от мрачных размышлений.
Затем он вспомнил, как, стоя несколько месяцев назад здесь же, на балконе, думал о смерти, как боялся ее. Теперь былого ужаса в его душе не было и в помине. О возможности своей смерти он больше не задумывался, ее для Владимира уже просто не существовало. Он не мог умереть – он любил! И его страстная любовь к Анне перекрывала все. И в мире не было преград, которые он не мог бы преодолеть благодаря этому чувству, не существовало целей, которых бы он не мог достичь. Лишь одна была закавыка – любовь все еще не завоевала для него саму Русанову. С чем Осташов смиряться не хотел.
«Утром позвоню ей и договорюсь о свидании, – решил он. – Она не отвертится!»
Глава 23. Ничего лишнего
На следующее утро Владимир позвонил Русановой домой, трубку взял ее дед.
Как ни была Анна немногословна в разговорах с Осташовым, он к этому времени уже знал, что она живет с мамой, которая работает врачом в детской поликлинике, и дедом – ученым-химиком. Впрочем, о том, что дед занимается сохранением тела Ленина, Анна Владимиру не говорила. Другого деда и бабушек у Русановой не было. Что же касается ее отца, то он, как и в случае с Осташовым, ушел от них и завел себе другую семью.
Итак, телефонную трубку взял дед и сказал, что Анны нет, она на работе, и попрощался. Владимир ему не ответил, а вместо этого, сказал:
– Э-э-э…
– Вы что-то еще хотели спросить? – вежливо поинтересовался старик.
– Вообще-то да. Меня Владимир зовут.
– Я догадался. Я узнал ваш голос – вы ведь часто сюда звоните, да?
– Ну… да. А вы ее дедушка?
– Да. Алексей Алексеевич.
– Очень приятно.
– Мне Анечка рассказывала о вас и… Что вы хотели спросить?
– Понимаете, я люблю вашу внучку. Вот.
– Гм, понятно.
– Ну вот. И я хотел спросить, потому что Аньчик, то есть Аня, она мне очень мало про себя рассказывает. А я чувствую, что у нее как будто что-то такое было в жизни – она часто бывает такая печальная… И я вот хотел узнать… Я думаю, может, я чем-то мог бы ей помочь?
– Что вам сказать, Володя? Да. Была у нее история. Но вряд ли вы в этом поможете. Что было, то прошло.
– Расскажите, пожалуйста, мне это очень важно.
Старик Русанов вздохнул.
– Ну, знаете, это вам лучше у нее самой спросить. Это ваши взаимоотношения, и будет правильно, если вы и Анна сами будете их строить.
– Я вас очень прошу, расскажите. В двух словах.
– Ну… в общем, был у нее один знакомый, они с детства дружили. И собирались после десятого класса пожениться. Но перед свадьбой выяснилось, что у молодого человека есть еще другая девушка, причем уже на восьмом месяце беременности… Только вы не говорите, ради бога, Анечке, что я вам рассказал. Я, честно говоря, вам симпатизирую. Но вы же знаете ее характер. Если она узнает, что я это рассказал вам… шума будет много.