Владимир Высоцкий. По-над пропастью
Шрифт:
Но Высоцкий, когда пил, ни петь, ни писать не мог...»
А их женщины — Марина и Ревекка — в эту ночь были дома у Шемякиных и вдали. Сидели на кухне и курили, курили, курили...
«Марина сидела совершенно бешеная, — рассказывала Ревекка. — Я говорю:
— Марин, давай с юмором к этому относиться.»
А ей было не до юмора, — она очень сильно переживала. А еще у нее утром была съемка, кажется, в «Марии-Антуанетте», — ей надо было быть свежей и красивой... Потом она все-таки уехала. Сказала мне:
— Как только они появятся, — позвони.
Только под утро, отпущенные коварными французскими бесами, они пришли домой...»
Рядом
— Володя, я же машину не вожу, — взмолился Янклович. — Как я ее отвезу?
— Очень просто. Марина сама сядет за руль. Ключи у тебя. От квартиры у нее есть. Но возьми еще и мои, на всякий случай. Все объяснишь. Я побежал.
Он хлопнул дверцей «мерседеса», поднял руку, к нему тотчас подкатило такси, и Высоцкий умчался на Таганку.
Янклович покорно остался ждать Марину. В последнее время он превратился в основного, едва ли не личного администратора
Владимира, занимаясь и концертными, и всякими бытовыми делами. Из соседней машины продолжал, словно и не уезжал, петь Высоцкий: «...Так веру в Господа от нас увозят потихоньку.»
Наконец появилась она, такая красивая и совершенно потусторонняя. Янклович поздоровался, поцеловал руку, вручил цветы, объяснил отсутствие мужа.
— А что сегодня? «Гамлет»? — как бы мимоходом поинтересовалась Марина.
— Нет, «Вишневый сад».
Марина уселась за руль. Минут через сорок они были в центре. Вот и Малая Грузинская. Поднялись на восьмой этаж Валерий отдал Марине ключи. Вошли. Потом он рассказывал Высоцкому: «Она зашла в спальню, и я услышал вскрик Вбежал, смотрю — Марина ошеломленно стоит, а вся постель устлана шкурками соболей... И я увидел ее лицо... Это было такое лицо... Лицо самой счастливой женщины мира».
Когда после спектакля Владимир приехал домой, Марина все еще сидела в спальне и гладила руками нежный блестящий мех Он целый год собирал ей эти шкурки, хотел, чтобы все было так, как он когда-то писал:
В грязь соболя — или по ним, — по праву!..А потом они долго-долго разговаривали, что-то вспоминали, спорили. Наконец, он не выдержал:
— Теперь послушай песню. Открытые двери больниц, жандармерий — Предельно натянута нить. Французские бесы — большие балбесы, Но тоже умеют кружить. ... ... ... ... Я рвался на природу, в лес, Хотел в траву и в воду, — Но это был французский бес: Он не любил природу. А друг мой — гений всех времен, безумец и повеса, КогдаЗакончив петь, он опустил ладонь на струны и выжидательно посмотрел на Марину: как?
— Молодец. Только знаешь...
— Что?
— Странно все получается. Я, пока вы там с Мишкой куролесили, мучилась, рыдала, с ума сходила, а песня посвящена твоему дружку, «гению всех времен»! Хоть бы словечком вспомнил... Как тогда, ни в Париже, ни в Марселе, обо мне не думал, так и здесь...
— Мариночка, да это же шутка такая, веселая песня с подтекстом». Шутка, вроде того «Милицейского протокола», только на французский лад. Там же тебя тоже нет. Тебе я пишу серьезные вещи...
— Спасибо — не надо!.. Вы оба — негодяи! Что ты, что твой Мишка.
— Ну, Мариночка...
Слово за слово, они разругались. Марина схватила чемодан — и улетела домой. Где-то с месяц потом они были в тяжелом разрыве.
Соболиные шкурки тоже пропали. Оказались плохой выделки.
«Она пыталась перенести на русского мужа свое трезвое — во всех смыслах — отношение к жизни, — считал Шемякин. — Была уверена, что именно рационализм, настойчивость, сильный характер оградят Высоцкого от всех бед. А он, умом понимая, где его спасение, душой рвался в «Большой Каретный».
Отдавая должное усилиям Марины Влади в ее сражениях за спасение Высоцкого от алкоголизма и морфия, некоторые друзья Владимира, и прежде всего Эдуард Володарский, полагали, что последние два-три года «дело шло к разрыву, он уже изнемогал под ее гнетом. Характер у Марины стальной — недаром все предшествующие мужья, когда о ней заходит речь, крестятся и плюются. Она сама рассказывала, как однажды повела Володьку к психологу, чтобы вылечить от запоев. Побеседовав с Высоцким, врач пригласил ее: «Мадам, дела вашего альянса довольно плохи, в представлении мужа вы являете собой огромную черную тучу». «Мадам» впала в бешенство: «Представляешь, какой идиот? Сказал, что я туча! Какая еще туча?!»
Упрекая Марину Влади в излишней жесткости, Володарский и его союзники делали вид, что знать не знают и хотят помнить слова предсмертного признания своего друга, обращенного к любимой:
Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним…А может быть, прав был Иван Дыховичный, считавший, что роману Высоцкого и Влади просто завидовали, в том числе те, с кем Владимир дружил и тесно общался? И, бывало, чуть ли не в лицо говорили Марине, что она дура, что не понимает, с кем связалась, что он ей постоянно изменяет и пр.
В первых числах января Владимир заглянул в кабинет шефа с каким-то спешным вопросом, но, увидев, что Юрий Петрович не один, хотел было ретироваться. Однако Любимов призывно взмахнул рукой:
— Заходите, Володя, как раз кстати. Хотел вас познакомить — Юрий Федорович Карякин.
— А мы вроде и так знакомы.
— Думаю, не совсем. У нас Юрий Федорович теперь уже наместник самого Федора Михайловича Достоевского на земле.
— Юрий Петрович, вы мне льстите, — засмеялся Карякин. — А с Володей мы в самом деле уже давненько знакомы. Я его помню еще, когда он только в театр поступил.